— И вы, мистер Энбренне, — Заноза все еще улыбался, но теперь в улыбке появилась некая настораживающая задумчивость, — в качестве платы за спасение души Онезима, я выбираю вас.

Франсуа не хотел умирать, но это не означало, что он хотел жить. У него была цель, по достижении которой жизнь теряла смысл, а смерть — обретала. Нет, не Великое делание, не поиск философского камня и абсолютной гармонии между материей и духом — он продолжал искать, они оба продолжали, но для Франсуа поиск перестал быть осью существования. Его целью стало спасение Онезима и собственная смерть, как неизбежное следствие этого. Он не хотел остаться один, не представлял такой жизни и никогда о ней не думал. Как только тело Онезима будет уничтожено, а душа освобождена, тело самого Франсуа рассыплется прахом. Он должен был умереть четыреста лет назад, жизнь его сохраняло волшебство не-мертвой крови, которое закончится со смертью господина. И в посмертии они останутся вместе. Франсуа знал, что сможет последовать за Паломой, уносящим душу Онезима. Знал, что это будет ему позволено.

Условие Занозы было… неприемлемым?

Нелепая мысль. Стоило взглянуть на нее так, и нелепость стала очевидной. Ценность бессмертной души неизмерима, чем же платить за нее, как не другой бессмертной душой? Какая плата будет равнозначной?

— Не знай я, что демоны ненавидят вампиров, я принял бы вас за демона, — сказал Франсуа.

— Но поскольку я со всей очевидностью влюблен в этого парня, — Заноза бросил веселый взгляд на Намик-Карасара, оставшегося полностью равнодушным к подначке, — демоном я быть не могу. Так что, мы договорились? Душу за душу, как по мне, это честная сделка.

Душу за душу… Мог ли демон любить вампира? Мог ли вампир любить демона? Нет, это противоречило всему, что Франсуа знал о мире и о законах его существования. Сделка с Занозой не была сделкой с дьяволом.

— Я согласен, — сказал он.

И преклонил колено, когда Заноза, закатав рукав плаща, сдвинув десяток звенящих браслетов, чиркнул когтем по сплетению вен на запястье.

— Не знаю, сколько Слуг сдохнет, когда ты выпустишь кишки из этого дракона, но все оставшиеся помчатся сюда так быстро, как только смогут, — предрек Заноза, мрачно глядя в план убежища Онезима.

— Это ты бы помчался. Ты любопытный и безмозглый. А они жить хотят. Когда увидят, как перестарки превращаются в пыль, сразу поймут, что Онезим кончился. Никому не захочется связываться с тем, кто его уничтожил.

— Любопытный и безмозглый, — повторил Заноза грустно. — Был бы я сусликом, я каждую ночь получал бы бампером по хлебальнику, и все равно следующей ночью шел на шоссе, пыриться на клевые тачки.

— Трудно спорить. Зачем тебе этот Слуга?

— Мистер Энбренне? Он классный химик. Нереально классный. Участвует в проектах, имеющих отношение… к моему бизнесу. Под другим именем, конечно, под кучей разных имен, но когда он начинал, в нулевых, он меньше заботился о сохранении инкогнито. Может, думал, что каждый новый контракт — последний, не знаю. Нет, тогда я еще не следил за всем этим…

— За гонкой вооружений и эскалацией насилия, — Хасан пожал плечами в ответ на возмущенный взгляд: — что не так?

— Не я эту гонку придумал.

— Нет. Ты, мальчик мой, как пчела с аллергией на мед. Но нельзя давать тебе расслабляться. Так с новым Слугой у тебя появилась еще толика влияния?

— В гонке вооружений и эскалации насилия. Типа того.

Заноза помолчал. И добавил, стараясь говорить, как можно более независимо:

— Ладно. Я не хочу, чтоб он умер. Он хороший. И что?!

— Бизнесмен, — Хасан не улыбнулся. — Акула милитаризма. Если ты готов к встрече с драконом, то идем.

…Короткий участок пути нужно было проделать по улице, под палящим солнцем. Новый Слуга учел это и кроме крови, предназначенной в подкуп Хасану, позаботился захватить с собой плед из толстой ткани. А когда ходил за тросом, принес еще и кусок брезента, в который Занозу можно было завернуть целиком, как пленную черкешенку в ковер.

Хасан так и поступил, несмотря на возмущенные вопли и требования уважать чужую способность к прямохождению.

Ну, а потом они спустились в канализацию, бездействующую, прокаленную как духовка, полуденным солнцем, и направились в убежище Онезима. В пещеру дракона. Имя здешнего хозяина накрепко связалось у Занозы с образом богомола, зато драконов он не боялся. Даже огнедышащих.

Жаль только, что Онезим на дракона все же никак не походил.

Может быть, проще и надежней всего было бы забрать у Занозы пистолеты. Чтобы он не смог напасть на Онезима, даже если увидит его и испугается. Вместо этого, Хасан постарался, чтобы он ничего не увидел. Оставил мальчика в дверях — Онезим поселился в здании мэрии и занял под убежище зал для собраний — вручил конец буксировочного троса, а сам, невидимый и неслышный, подошел к чудовищу. Опираясь на рассказ Франсуа и предоставленные фотографии, он уже знал, как и куда надежнее всего набросить петлю, но увидев Онезима наяву… порадовался тому, что строго-настрого запретил Занозе смотреть в зал.

Хозяин Бакеда был омерзителен. Ни в родном поэтичном языке, ни в сухом английском, Хасан не выбрал бы иного слова. В насекомых, как бы ни относился к ним Заноза, была красота — сочетание эффективности, функциональности и окраски — превращающая их в самых, пожалуй, удивительных земных созданий. В Онезиме все вызывало лишь отвращение. Человеческое лицо в грязно-сером хитиновом шлеме, человеческие кисти, растущие из покрытых вибриссами, шипастых хитиновых предплечий. Из-под паучьего брюха, тяжело лежащего на застланном коврами полу, торчали острыми углами четыре суставчатые ноги в источающих яд колючках. Не было в Онезиме великолепного изящества богомолов, не было завораживающей инопланетности пауков или блестящего коварства скорпионов. Были лишь чуждость и уродство в каждой конечности, в каждом сегменте огромного тела. И, если верить Франсуа, где-то там скрывалась страдающая под тяжестью грехов человеческая душа.

Хасану не было дела до души Онезима. Но Палома стоил риска. Да и очистить мир от такой скверны — благое дело, как ни посмотри.

Он аккуратно надел петлю на головогрудь чудовища, заведя ее под переднюю верхнюю? пару конечностей. Нельзя было надеяться, что Онезим не проснется, но на это Хасан и не рассчитывал. Тварь открыла глаза, как только трос скользнул по вибриссам на предплечьях.

— Вперед! — приказал Хасан.

И Онезима сорвала с места сила, которой хватило бы на пяток таких громадин.

Заноза, когда боялся или злился, творил настоящие чудеса.

…На лице чудовища отобразилось абсолютно человеческое изумление, настолько понятное, настолько естественное при полной неестественности всего его облика, что Хасан на мгновение даже посочувствовал бедняге. Но дергающиеся лапы сбили ковры на полу, заскользил по ухоженному паркету длинный меч в темных кожаных ножнах. Онезим попытался зацепить его, утащить за собой. Острый коготь обхватил меч под гардой, ладонь Хасана легла на рукоять. Кожу обожгло прыснувшим из шипов ядом, пронзило болью от кисти до плеча, но, отдернув руку, пальцы Хасан не разжал. И вырвал клинок из ножен.

Белый. Сияющий. Прямой, как луч, но легший в руку, как самая удобная из сабель.

Хасан отрубил лапу, все еще сжимающую пропитавшиеся ядом ножны, сделал выпад, пронзив броню на брюхе Онезима. А затем, понятия не имея, где у чудовища сердце, и есть ли оно хоть в каком-то смысле, кроме метафорического, резанул Паломой от брюха к головогруди, вскрывая хитин, под которым не было ничего, кроме праха и пыли.

Кровь хлынула позже. Когда в Онезиме уже не осталось сил ни для боя, ни для защиты.

— Много, — сказал Заноза, глядя под ноги.