Гном частенько клял ушастого всякими словами, когда думал, что его никто не слышит. А вот Орэн молчал и даже виду не подавал, лишь вручал нам снадобья от синяков, лихорадки или для сращивания костей…

Лиамиэль научил терпеть, а точнее, не замечать боль. Благодаря ему я изменилась, точнее, мы изменились и повзрослели. Перестали ждать, что нас пожалеют, и искать родительской заботы у Орэна. Я не стану описывать все то, что с нами делал эльф, так как от воспоминаний об этом у меня до сих пор возникает лишь одно желание: забраться с головой под кровать и никогда не выбираться оттуда. Скажу лишь только, что он был жесток, и это сделало меня той, кем я стала в итоге. И хотя бы за одно это я говорю ему спасибо… сейчас.

На наше шестнадцатилетие домой мы уже не отправились. И не потому, что не хотели, а потому, что понимали: слишком мало времени, слишком мало усвоено. Казалось, что чем больше мы учимся, тем более безграничные знания открываются перед нами. Зато на наш день рождения Орэн доставил письмо от мамы. Как он вытворяет подобные штуки, так и оставалось загадкой, а сам маг отказывался вдаваться в подробности. Корявым почерком Рэйна записывала то, что надиктовывала ей мать. Нима рассказывала нам о том, как наш племянник делает первые шаги, как хорошо ей помогает жена Карима. Наши старшие братья открыли дело в Каргене, и, по словам матери, оно начало приносить неплохой доход. Родители несколько раз были у них в гостях.

Были и печальные новости. Старая знахарка не смогла спасти Дирка. Наш друг умер от лихорадки на исходе зимы, его отец с тех пор не отрывается от горлышка бутылки, а матери практически не видно на улице… Вот так оборвалась жизнь маленького мальчика, который лично для меня навсегда останется чумазым пацаненком со смешливым взглядом и россыпью веснушек на лице.

В этот день ни о каком празднике речи уже и быть не могло, мы с Кимом поднялись ко мне в комнату, легли на кровать, брат обнял меня, пока я покрывала его рубашку слезами, да так мы и пролежали, обнявшись и не осознав, когда именно глаза закрылись и пришел спасительный сон, что уносит с собой воспоминания и боль.

Лето… Что такое лето? На севере – надежда на жизнь. На юге – приоткрытая дверь в преисподнюю. Подобной жары на севере не бывает, а вот Эдэльвайс может похвастаться такими температурными скачками в это время года, что в огне покажется прохладней, чем в городе. Единственное время, когда можно было находиться на улице, не обливаясь потом и не прячась в тени деревьев, – это раннее утро. Вот и это утро мало чем отличалось от ему подобных, разве что сегодня Орэну необходимо было отлучиться в город. Ким, услышав об этом, напросился сопровождать мага, мотивируя это тем, что вот уже три года он живет в окрестностях Эдэльвайса, а самого города так толком и не видел.

Я же напрашиваться с магом не стала. Куда приятней было немного отдохнуть дома, сходить на пруд, что находился в сердце парка, разбитого вокруг поместья мага, или прогуляться с моим котиком опять же по парку. А если быть честной, то я побаивалась большого города. Мне казалось, что стоит войти в городские ворота, как все тут же начнут на меня пялиться. Станут тыкать пальцами в белоснежные волосы и тихо посмеиваться, в кого я такая уродливая уродилась.

«Дура ты», – прервал мои размышления знакомый голос.

– Что, прости? – оторвалась я от созерцания содержимого моего шкафа.

«Я что, шепелявлю? Или, может быть, страдаю от мысленного заикания? – а ехидство-то так и прет. – Я сказал, что ты дура», – размеренно повторил Каа’Лим.

– И чем же на этот раз я заслужила столь лестный эпитет? – извлекая из недр шкафа белое легкое платье из какой-то воздушной ткани, вопросила я.

«Ты, глупая женщина, даже не представляешь, как бы на тебя смотрели эти людишки, если даже эльф с трудом взгляд отводит», – заявило мое усатое чудо.

– Теперь уже я начинаю переживать за твое умственное здоровье, – хихикнула я, скидывая с себя ночнушку и аккуратно натягивая платье.

«Женщина, возможно, ты и слабоумна, и, быть может, даже зрение твое тебя подводит, но я-то точно все вижу и понимаю абсолютно правильно и верно».

– Ну и чего же ты там такого разглядеть успел? Поделишься? – старательно расчесывая свои длинные, ниже пояса, бесцветные волосы, ехидно спросила я.

«Они цвета белого серебра», – мысленно поправил меня Каа’Лим.

– Они, – выразительно ткнув себя пальцем в макушку, заявила я, – цвета бесцветия!

«Я не стану повторяться», – обреченно вздохнул кот.

– Вот и помолчи. Я тоже, знаешь ли, не первый день на свете живу и помню, как меня воспринимали люди в Пограничье… Шарахались, словно я чумная какая, несмотря на то, что я прожила с ними бок о бок тринадцать лет. А что будет с неподготовленными зрителями, страшно даже представить, – гневно швырнув расческу на столик, закончила я свой монолог.

«Понимаешь ли, Майэ’раами… то есть Марами, – быстро поправил себя дэйург, а меня от такого произношения имени невольно передернуло, – не все так, как кажется на первый взгляд. То, как ты воспринимаешь окружающих и их отношение к тебе, не всегда бывает таким, каково оно на самом деле».

– О, я прошу тебя, только не включай мудреца! Только не этим прекрасным солнечным утром! Хочешь, мы пофилософствуем, но вечером, я под это дело засыпаю хорошо.

Если серьезно, то меня просто невероятно смутили его слова. Захотелось на воздух.

– Ты со мной?

«Нет, не люблю водные процедуры без необходимости. И потом, надо бы повара проконтролировать, а то совсем распустился! Зачем, скажи мне, портить мясо овощами?»

Ну вот и мой любимый Каа’Лим вернулся. Кстати, киска моя теперь доставала мне до пояса в холке, а головой упиралась в подмышку. Так как Каа’Лим наотрез отказался переезжать на пол или в отдельную комнату, мне поменяли кровать, и теперь она занимает добрую половину комнаты, но мне ни тепло ни холодно от этого. Я как спала у стеночки, так и продолжаю, а остальное пространство давно отвоевано этой наглой усатой мордой.

«Я все слышу», – донеслось до меня, когда я уже направлялась к выходу из поместья.

Выйдя на парковую аллею, ведущую к пруду, где я планировала наконец-то поплавать, я все еще размышляла над нашим с Каа’Лимом разговором. Возможно, я и неправа, как знать, но факты говорят сами за себя. В Пограничье меня недолюбливали, относились либо с презрением, либо снисходительно, но только так и никак иначе. Единственные, кто меня воспринимал такой, какая я есть, – это моя семья и Дирк. Воспоминания о нашем друге вновь кольнули сердце, заставив его болезненно сжаться. Если бы на тот момент рядом с Дирком был такой маг, как Орэн, все могло бы сложиться по-другому. Если бы…

Я так погрузилась в свои размышления и воспоминания о друге, вероятностях, как все могло бы сложиться, что совершенно машинально добралась до места, расшнуровала платье, швырнула его на ветку дерева и начала спускаться в воду. Естественно, я и не подумала о том, что кроме меня здесь еще кто-то может быть, и даже не потрудилась накинуть на себя сверху хотя бы сорочку.

Вот уже год прошел с тех пор, как Лиамиэль согласился выплатить свой долг. Когда он только приступил к своим обязанностям, то решил, что не важно, какие мотивы подвигли его на этот шаг. Если эр Каэль дал свое согласие, значит, необходимо выполнить обязательства с полной отдачей. И не только по отношению к девочке. Мальчик тоже получит от него все знания, какие за два года способен перенять человек у эльфийского мастера эркаи’аль[1].

Сначала Лиам полностью контролировал свое отношение к подросткам, но постепенно начал ловить себя на мысли, что ему нравится обучать их. Ким оказался весьма способным и старательным учеником и относился к эльфу так, как и положено юному эркаи’миэль[2]. Казалось, он ловит каждое его слово, каждое движение с таким восторгом, что это в какой-то степени даже льстило Лиаму. Мара же была просто мечтой для любого мастера эльфийского боя. Только вот отношение девушки к самому Лиамиэлю оставалось прохладным и даже немного презрительным. Это задевало эльфа, хотя он и понимал, почему так происходит. Будучи эмпатом, как и большинство эльфов, Лиам улавливал ее эмоции. Да и дэйург периодически разъяснял ему, что творится с ученицей.