Из рассказа тех, кто остался в деревне, мы узнали, что остальные жители ушли от боев к родственникам, которые жили в других местах. Хозяевам избы, которую мы заняли, видимо, просто не к кому было уходить. В этой избе жила женщина лет сорока, ее дочка лет восемнадцати и старуха. Глава семьи и сыновья, если они, конечно, были, по всей вероятности, находились в Красной Армии.
Когда наши хозяева поняли, что мы не собираемся причинять им вреда, немного расслабились. Между тем наша скованная морозом униформа и кожаные ботинки также начали оттаивать. Хозяйка приготовила картошку в мундирах, которую мы ели, не очищая, закусывая полузамерзшими луковицами. В ответ на их дружелюбие мы отдали им плитки шоколада из нашего сухого пайка.
Надо сказать, как ни примитивны были бревенчатые хаты с их земляными полами, но они защищали от непогоды и в них мы могли согреться, сидя у печки. Многие дома состояли всего из одной комнаты, в которой спала вся семья. Правда, к нашему ужасу, нам приходилось делить тепло и уют русской хаты не только с ее семьей, но и с блохами и вшами. Однако чем сильнее становились морозы, тем меньше мы переживали из-за вшей и блох!
Деревенские хаты были для нас спасительным убежищем, и во время боев мы берегли их как зеницу ока. Вернувшиеся из разведывательного выхода или отстоявшие в карауле бойцы даже не обращали внимания, если мимо них по полу пробегала мышь. Главное, что мы были в тепле. Кислый аромат тыквенного супа уже не вызывал у нас отвращения. Горячий суп согревал нашу кровь, и наши руки и ноги наконец отходили от мороза.
Когда наступала ночь, вся семья ложилась спать на печь, устланную старыми покрывалами. Мы же ночевали на соломе, которую клали для нас на пол. Если же в доме был младенец, то его люлька висела под потолком прямо над нашими головами. Несмотря на средневековые условия быта и войну, а может, именно благодаря войне, нам было уютно в этих крестьянских домах.
Нашим хозяевам всегда что-нибудь перепадало от нас, когда мы получали свои сухие пайки. Правда, продуктовое обеспечение доходило до нас далеко не всегда. В погодных условиях, которые были тогда, поставки продовольствия и всего остального очень часто задерживались по многим причинам. Колонны грузовиков преодолевали свой путь по замерзшим дорогам, лишь когда двигались позади гусеничной техники.
Горячую еду нам доставляли с батальонной полевой кухни. Ее либо несли бойцы у себя за спиной в специальных канистрах, либо привозили на санях, запряженных крестьянскими лошадьми. В некоторых случаях это был долгий и опасный путь. Поэтому порой наша еда доставалась русским солдатам, перехватывавшим ее на пути и убивавшим тех, кто должен был ее доставить. Тем не менее номинально наш ежедневный рацион на Восточном фронте был вовсе не так уж плох (и уж в любом случае значительно лучше, чем у красноармейцев). В него входило 650 граммов хлеба, 45 граммов масла или других жиров, 120 граммов сыра, 120 граммов свежего мяса, 200 граммов джема или искусственного меда, 10 граммов цикориевого кофе и две сигары или шесть сигарет «Юно». Правда, сигареты до нас доходили довольно редко, но поскольку я не был курильщиком, это мало расстраивало меня.
Но вернусь к деревне, о которой я говорил. Там мы пробыли три или четыре дня. А потом нам пришлось покинуть ее. На своем участке фронта мы не могли ничего сделать, чтобы остановить продвижение контратакующей Красной Армии. Нам оставалось только отступать и ждать перелома ситуации.
Единственной нашей радостью были письма и посылки из дома. Меня очень радовали письма от Ингрид и моей матери, в которых они рассказывали о своей жизни и моем подрастающем сынишке Курте. Кроме того, один раз они прислали мне посылку с теплыми вещами и несколько раз с продуктами. Все это ужасно радовало.
Однако по вечерам при мыслях о доме и близких, наоборот, становилось тоскливо. Они находились так далеко от нас, а мы воевали в этом далеком варварском краю. Единственное, чем мы утешали себя: мы должны были воевать, было бы гораздо тяжелее, если б русские напали на нас первыми.
К концу декабря мы были измотаны из-за всех обрушившихся на нас лишений. К этому времени изменился и наш внешний вид. Наша униформа была изодрана и выцвела из-за пыли, дождей, грязи и снега. Но нас уже не волновало то, как мы выглядим. Когда в письмах из дома нас спрашивали о нашем настроении, мы не знали что ответить.
К этому моменту мы уже не боялись военной цензуры, ведь что может быть страшнее фронта? Но я не хотел расстраивать Ингрид и мать, а поэтому писал им о том, что все идет хорошо и я смотрю в будущее с оптимизмом. Точно такие же письма писали и Конрад, и Михаэль, и другие бойцы.
В предрождественские дни мы жили в большом блиндаже, находившемся у самой передовой. Он был рассчитан на двенадцать человек, и в нем мы могли даже стоять в полный рост. Выход из блиндажа вел прямо в траншеи. При этом наш блиндаж был достаточно безопасен, и мы могли бояться только прямого попадания в него. Крыша блиндажа была сделана из положенных в два слоя толстых березовых стволов. В нем у нас стояла железная печка, которая в сочетании с толстым слоем снега вокруг стен поддерживала в блиндаже постоянное уютное тепло. Правда, мы не топили печку в дневное время, поскольку ее дым стал бы хорошим ориентиром для врага. Однако те, кто не был в карауле в светлое время суток, прекрасно согревались в нагревшейся за ночь соломе, укрывшись шинелью вместо покрывала. У некоторых из нас было даже по две шинели: вторые шинели доставались нам от павших товарищей.
Рождественскую ночь мы провели на позициях, отражая очередную атаку русских. Мы даже забыли пожелать друг другу счастливого Рождества.
Зона боевых действий нашего батальона включала несколько деревень. Согласно теории мы должны были удерживать участок линии обороны протяженностью около километра, но в действительности нам приходилось защищать участок в три-четыре раза большей протяженности.
При этом связь между частями Осуществлялась через телефонный кабель и специальные вооруженные отряды. Последние, однако, могли перемещаться только после наступления темноты. А телефонный кабель, протянутый через голое пространство, постоянно рвался из-за непогоды и вражеского огня.
Связь нужно было восстанавливать любой ценой. Нас, снайперов, нередко отправляли вместе со связистами. Мы должны были прикрывать их на случай нападения русских. Я отчетливо помню одну из первых своих подобных вылазок.
Мы выходили искать разрывы кабеля, только когда темнело. И когда стояла уже кромешная тьма, тем более что в России зимой темнеет очень рано. Со мной был Конрад и еще несколько бойцов. Мы медленно шли по снегу, который предательски скрипел под нашими сапогами. Была звездная ночь. Вокруг простирались холодные пустые равнины, в одном виде которых было что-то дьявольское. Если мы проходили мимо отдельно стоящих деревьев, то порой проваливались в глубокий снег, доходивший нам по пояс, а то и по грудь. Дело в том, что около деревьев наст был не таким прочным.
Наш маршрут казался безлюдным, но мы уже знали, как умеют маскироваться русские. У меня с собой была снайперская винтовка. Я все-таки стал рисковать брать ее на подобные задания. Конечно, попади я в плен к русским, меня ждала бы мучительная смерть, но зато винтовка могла очень пригодиться, если бы мы наткнулись на засевшего в засаде пулеметчика. Однако пока мы шли, винтовка висела у меня на плече, а в руках я сжимал свой МР-38, из которого я тут же бы открыл огонь в случае внезапной атаки русских. Несмотря на видимую безлюдность окружающего пейзажа, они могли прятаться где угодно, это мы уже знали по опыту.
Наконец мы нашли место разрыва кабеля. Связисты подошли к нему, чтобы соединить разорвавшиеся концы. И вдруг прогремел взрыв. Один из связистов погиб, другой остался без руки. Мы тут же заняли боевую позицию, ожидая, что враги сидят в засаде и атакуют нас, воспользовавшись ситуацией. Но этого не произошло. Засады на этот раз, к счастью, не было.
