– И ты в это веришь?

– Еще бы.

– Однако, – проникновенно сказал Пардальян, – ты ошибаешься. И вот тебе доказательство: знатный сеньор вроде меня женился когда-то на трактирщице.

– Вы смеетесь надо мной, сеньор, – недоверчиво предположил Эль Чико.

– Нет, мой милый, это чистая правда, – произнес глубоко взволнованный шевалье.

И говоря скорее с самим собой, чем с карликом, он продолжал:

– Прежде чем стать госпожой де Пардальян, графиней де Маржанси (я ведь граф де Маржанси, и поверь, если я говорю это тебе, то вовсе не из тщеславия), итак, прежде чем сделаться графиней де Маржанси, этот ангел доброты и совершенной преданности (смерть похитила ее у меня), сначала была просто красавицей Югеттой, хозяйкой знаменитого в Париже трактира «У ворожеи»; ты о нем, конечно, не слыхал, ведь ты никогда не выезжал из Севильи. Клянусь честью, Севилья – красивый город, но поесть так, как в Париже... нет, черт подери, этого здесь не умеют! Словом, сам видишь – то, что ты считал веской причиной, есть всего лишь глупость.

– Возможно ли! – воскликнул ошеломленный Эль Чико. – Что же вы за человек?

– Я знатный сеньор... Это ты так сказал, – произнес Пардальян со своим иронично-простодушным видом.

– В таком случае, – прошептал Эль Чико, побледнев, – вы могли бы...

– Ну-ну?..

– Жениться на Хуане.

– Нет, тысяча чертей! На то есть две причины. Первая (и ее одной уже вполне хватило бы): я не люблю ее и никогда не полюблю. Да, мой милый, ты можешь сколько угодно вращать глазами, но это так. Из того, что малышка Хуана представляется тебе королевой среди красавиц, еще не следует, что точно так же полагают и все прочие мужчины. Я согласен: Хуана – прелестное дитя; полная грации и очарования, она похожа на маленькую маркизу, переодетую в трактирщицу – ну-ну, нечего млеть от удовольствия, я, кажется, о ней говорю, а не о тебе! Но как бы то ни было, смирись, пожалуйста, со следующим фактом: я ее не люблю и никогда не полюблю.

И с невыразимой печалью, которая потрясла карлика и убедила его куда быстрее, чем то могла бы сделать самая длинная речь, он сказал:

– Видишь ли, малыш, мое сердце давным-давно умерло.

– Бедная Хуана! – вздохнул Эль Чико.

– Влюбленные – это самые норовистые и странные животные! – взорвался Пардальян с комической яростью. – Вот, например, полюбуйтесь: только что он хотел заколоть меня, лишь бы Хуана не была моей. А теперь он ревет как бык на скотобойне, потому что она мне не нужна. Гром и молния! Ты, наверное, и сам не знаешь, чего хочешь?

Карлик покраснел, но промолчал.

– Так что же, черт побери, значат эти твои слова: «Бедная Хуана»?

– Она любит вас, – печально ответил Эль Чико.

– Ты уже мне это говорил. А я тебе повторяю: она меня не любит, смерть всем дьяволам ада! Она меня не любит, и точно так же я не люблю ее!

Карлик подпрыгнул на месте. Его лицо выражало такую оторопь, что Пардальян звонко расхохотался.

– Хотя твое удивление льстит моему самолюбию, – лукаво сказал он, – все-таки дело обстоит именно так, как я тебе говорю: Хуана не любит меня.

– Однако...

– Однако она сказала тебе, что умрет, если умру я.

– Как!.. Вы знаете?..

– Я же тебе объяснил – мой мизинец... И все-таки я в который уже раз повторяю то, что ты слышал: она не любит меня.

– Не может быть! – пробормотал карлик, не смея дать волю радости.

Пардальян пожал плечами.

– Эй, малыш, – продолжал он, – ты мне доверяешь?

– О! – порывисто произнес Эль Чико.

– Хорошо. В таком случае, предоставь мне действовать. Люби Хуану всем сердцем, как ты любил ее до сего дня, а об остальном не заботься, это уж мое дело.

– Так вы, стало быть, Господь Бог? – наивно спросил карлик, в восторге складывая ладони. – Подумать только, а я был таким негодяем, что...

– Сейчас ты опять начнешь пороть чушь, – прервал его шевалье. – А теперь, когда мы объяснились, нам пора уходить.

Карлик бросился за кинжалом, поднял его и протянул Пардальяну:

– Возьмите его, теперь мы подвергаемся риску встретить по дороге людей. Как жаль, что у вас больше нет шпаги!

– Постараемся обойтись тем, что есть, – спокойно ответил Пардальян, с видимым удовлетворением водворяя кинжал обратно в ножны.

– Пойдемте, – сказал Чико, видя, что тот уже готов.

– Секунду, малыш. А золото? Я полагаю, ты не оставишь его здесь?

– А что же с ним делать?

Карлик задал этот вопрос с простодушием, которое вызвало у шевалье улыбку. Казалось, маленький человечек хотел тем самым сказать, что отныне только Пардальян имеет право распоряжаться его имуществом.

– Надо подобрать его и понадежней запереть вон в том сундучке, – сказал шевалье. – Разве тебе не нужны деньги, чтобы жениться?

Карлик сначала покраснел, потом побледнел.

– Как, – произнес он, и по его телу пробежала дрожь, – вы надеетесь?..

– Я ни на что не надеюсь. Поживем – увидим. Карлик покачал головой и посмотрел на монеты, раскатившиеся по каменным плитам.

– Золото!.. – прошептал он с многозначительной гримасой.

– Вижу – это твое больное место, – улыбнулся Пардальян. – Ну, и за что же тебе дали это золото?

– За то, чтобы я отвел вас в дом у кипарисов.

– Но ты ведь отвел меня; мало того: я все еще здесь.

– Увы, – вздохнул Эль Чико. Ему было стыдно.

– Стало быть, ты выполнил свое обязательство. Это золото – твое. Собери его, и, повторяю тебе еще раз, об остальном не волнуйся.