Быть может, дон Сезар, узнавший от благородной Фаусты о своем августейшем происхождении, оставит безродную цыганку ради владетельной принцессы, к тому же сказочно богатой, как только что сообщил герцог Кастрана? Хм, такое не раз случалось! Принц королевской крови не может иметь то же понятие о чести, что и безвестный Тореро. А может быть, дело в том, что госпожа Фауста, чью совесть ничто не смущает и чья изобретательность мне известна, отыскала какого-нибудь второго сына дона Карлоса и держит его подле себя? Очень может быть, черт подери! Мне с трудом верится в вероломство дона Сезара! Самое разумное сейчас – слушать. Думаю, госпожа Фауста сама сообщит мне обо всем.»

В зале тем временем восстановилась тишина. Каждый вернулся на свое место, счастливый и гордый честью, которой случай одарил его.

Герцог Кастрана заявил:

– Сеньоры, наша возлюбленная монархиня согласна все вам объяснить.

Сказав это, он поклонился Фаусте и вновь встал за ее креслом. После слов герцога все буквально затаили дыхание.

Секунду Фауста глядела в зал своими колдовскими очами, а потом заговорила мелодичным, завораживающих голосом:

– Вы принадлежите к числу избранных. Не столько даже благодаря своему рождению, сколько благодаря сердцу и уму, благодаря независимости взглядов и, я бы даже сказала – благодаря вашей учености.

Независимо от того, католики вы или же, как принято говорить, еретики – все вы люди искренне верующие и посему уважаемые. Но вам также свойственен дух благородной терпимости. В этом и состоит ваше преступление. В самом деле: при честном, здравом, независимом правлении эта терпимость, эта независимость взглядов сделала бы из вас, ко всеобщему благу, видных людей. Под гнетом мрачного деспотизма, по праву преданного анафеме папами, которые заплатили за это мужество своими жизнями, инквизиция сделала из вас изгнанников, лишенных титулов и званий, разоренных, преследуемых, затравленных, словно животные; перед вами вечно маячит угроза костра – и так будет продолжаться до того дня, когда рука палача опустится на ваше плечо и подтолкнет к позорному помосту.

По залу пробежал одобрительный шумок. Фауста продолжала:

– Вы вспомнили, что союз составляет силу, и, устав от чудовищной тирании, властвующей над телами и душами, принялись искать, обрели друг друга и в конце концов сплотились. Вы решили сбросить с себя ненавистное ярмо. Вы принесли себя в жертву, соединили ваши усилия и мужественно взялись за дело. Сегодня все вы – тайные вожди. Каждый из вас представляет силу в несколько сотен бойцов, ждущих лишь приказа. Народное восстание, которым вы готовы руководить, вот-вот поднимется, и оно приведет к отделению Андалузии. Вы мечтали сделать из этой провинции независимое государство, где вы сможете жить свободными людьми, где всякий, кто почитает свободу другого, почитает законы, которые вы пересмотрите в сторону большей человечности и справедливости, почитает вождей, которым он по собственной воле дал власть, – всякий будет свободен исповедовать веру, преподанную ему отцами или же продиктованную ему разумом. Само собой разумеется, при вашем правлении ненасытный минотавр, именуемый инквизицией, навеки исчезнет.

– Да, – крикнуло несколько голосов, – пусть эта проклятая инквизиция сгинет навеки!

– Это будет государство, где наука станет уважаема и обладание знаниями будет приравнено к благородному происхождению, где ученость станет доступна всем, а не одной только ничтожной горстке церковников и монахов, стремящихся удержать народ во мраке невежества, чтобы полностью распоряжаться им; наконец, государство, где общественные должности будут поровну распределены между достоинством, если даже оно родом из низших слоев общества, и происхождением.

– Честь, отвага, ученость, порядочность, искусства, поэзия значат не меньше, чем знатность! – провозгласил чей-то голос, в котором звенело воодушевление.

– Мы все придерживаемся того же мнения, – строго отозвалась Фауста.

Она помолчала, словно желая оставить собравшимся время для выражения чувств по поводу этой реплики. Никто не откликнулся. Никто не шевельнулся. Все лица по-прежнему были непроницаемы.

Фауста чуть заметно улыбнулась и продолжала:

– Вы уже знаете о таинственном рождении сына дона Карлоса и, следовательно, внука кровожадного деспота, в чьем железном кулаке медленно агонизирует Испания. Вы собирались сделать этого сына инфанта Карлоса вашим предводителем, надеясь, что Филипп согласится на раздел своего государства в пользу внука. Ведь так, не правда ли?

Спрошенные напрямую, присутствующие ответили утвердительно.

– Ну так вот, – решительно отрезала Фауста, – вы ошиблись, и жестоко ошиблись!

Со всех сторон послышались протестующие возгласы.

– Почему? – воскликнуло несколько голосов посреди этого шума.

Фауста невозмутимо ждала, не пошевелив рукой, не пытаясь прекратить шум. Когда он утих сам по себе, она холодно проговорила:

– Никогда – вы слышите – никогда гордость Филиппа не позволит ему согласиться на такой раздел.

– Но никто и не будет спрашивать его согласия, – пояснил кто-то. – В нужный момент у нас хватит сил, чтобы навязать нашу волю.

– Филипп уступит только силе, в этом мы все согласны. Охотно допускаю, что у вас будет эта сила. Но что вы станете делать потом?

– Мы будем свободны у себя дома!

– Не надолго, – отчеканила Фауста. – Ваше заблуждение чрезвычайно опасно для будущего вашей затеи, для вашей личной безопасности. Даже если вы окажетесь победителями, ваши дни будут сочтены – это касается всех вас, известных и признанных главарей движения.

Она продолжала еще более убежденно:

– Надо очень плохо знать неуступчивый характер короля, чтобы предположить, будто он, даже побежденный, смиренно примет свое поражение. Да, будучи побежденным, король уступит. Это понятно. Но можете быть уверены – с первого же дня он начнет втайне подготавливать свой реванш, и тут уж он будет беспощаден. Ваша победа окажется всего лишь следствием неожиданности. Ведь у короля останется еще много войск, и ему не понадобятся несколько лет, чтобы собрать их. Тогда он вторгнется в ваше нарождающееся государство и покорит Андалузию огнем и мечом. На этом клочке земли, едва ли десятой части того, что вы оставите Филиппу, на этом клочке земли, окруженном со всех сторон, он раздавит вас без особого труда. Какое серьезное сопротивление вы сможете оказать врагу, чьи силы вдесятеро превосходят ваши? Вам не останется даже крайнего выхода – искать спасения на море, ибо путь вам закроет флот Филиппа: он уничтожит вашу торговлю, обречет вас на голод и наконец, если вы попытаетесь бежать, перекроет вам дорогу пушечными залпами. Ваш успех будет мимолетным. Ваше предприятие окажется мертворожденным.