Галерка затихла, позабыв о слабонервной даме, упавшей в обморок.

– Я полагаю, сэр, что смерть могла наступить от отравления тисовой настойкой, – с трудом вымолвил свидетель. – И я крайне сожалею, что не смог определить этого сразу же. Приношу свои извинения принцессе Гизеле и суду.

– Я думаю, ни один из разумных людей не упрекнет вас, доктор, – искренне сказал Рэтбоун. – Мог ли кто предположить, что в доме всеми уважаемого аристократа кто-то может умереть от отравления? Я лично не могу себе этого представить, и если кто скажет обратное, я готов с ним поспорить.

– Благодарю вас, сэр, – вымученно произнес Галлахер. – Вы так великодушны, сэр Оливер. Но медицина – это мой долг и мое призвание. Я должен был обратить внимание на зрачки больного, обязан был быть более внимательным и заметить любое отклонение от нормы.

– У вас хватило смелости сказать это сейчас, доктор, и мы вам признательны за откровенность. Это все, о чем я хотел спросить вас.

Харвестер поднялся. Он был бледен и уже не столь уверен в себе. Исчезла легкость и непринужденность в его движениях.

– Доктор Галлахер, вы полагаете, что яд тисового дерева мог быть причиной смерти принца Фридриха? Не скажете ли вы нам, каким образом он был им отравлен?

– Принц мог принять его внутрь, – ответил свидетель. – С едой или питьем.

– Он приятен на вкус?

– Не знаю, но думаю, что нет.

– В каком виде он мог быть принят? В виде жидкости, твердой массы или в виде листьев или плодов?

– В виде настойки, добытой из хвои или коры тиса.

– Не в виде плодов?

– Нет, сэр. Странно, но плоды тиса – это единственное, что не ядовито в этом дереве. К тому же принц Фридрих умер в мае, когда деревья еще не плодоносят, в том числе и тис.

– Вы сказали о настойке? – переспросил Харвестер.

– Да, – подтвердил Галлахер. – Никто не стал бы есть хвою или кору дерева.

– Для этого кто-то должен был собрать хвою и содрать кору, а затем сварить их. На что потребовалось бы немалое время?

– Да.

– Однако вы говорили о том, что принцесса никогда не появлялась на кухне. Неужели у нее в спальне был перегонный куб?

– Не думаю.

– Она могла приготовить настой на огне камина?

– Конечно, нет. Кроме всего прочего, это не осталось бы незамеченным.

– Но для этого было бы достаточно огня камина?

– Нет.

– Выходила ли принцесса в сад, чтобы собрать кору или хвою тиса?

– Не знаю. Мне кажется, она не покидала спальню больного мужа.

– Доктор Галлахер, вы не думаете, что у принцессы были средства и возможности отравить мужа? Не говоря уже о мотивах?

– Нет, не думаю.

– Благодарю вас, доктор. – Харвестер повернулся лицом к залу. – Возможно, у графини фон Рюстов есть доказательства этого, но мы ничего о них не знаем. Она предпочитает утаивать их от закона или сама не очень-то в них верит. Если это так, то ее обвинение становится просто клеветой. Это известно графине, и это известно и нам тоже!

Генри Рэтбоун, как и накануне, был в этот день в суде. Оливер решил навестить его вечером, ибо ему хотелось как можно скорее уехать из города, а главное, подальше от суда и всего, что было с ним связано. Поэтому теперь, холодным дождливым вечером, он ехал к отцу в Примроуз. Улицы были пустынны, и кучер вовсю подгонял лошадей.

После девяти младший Рэтбоун был уже у цели. Он нашел Генри в библиотеке с каким-то философским трудом, в который тот, казалось, полностью погрузился. Но как только Оливер вошел, хозяин дома с облегчением отложил книгу в сторону. Лицо его было мрачным, а взгляд – сосредоточенным.

– Портвейн? – спросил он у сына, указывая на маленький столик рядом с креслом. Там стоял лишь один бокал, но в горке у стены было немало других. В этот непогожий вечер портьеры на окнах были плотно задернуты. Оливер вспомнил, что этим тяжелым, из коричневого бархата, портьерам было без малого двадцать лет.

– Не сейчас, спасибо, – отказался он от вина, сев в кресло. – Позже, возможно.

– Я был сегодня в суде, – помолчав, промолвил Генри, а потом добавил: – Тебе ничего не надо мне объяснять. – Он не поинтересовался, что Оливер намерен делать дальше.

– Я не видел тебя, извини, – ответил Рэтбоун-младший.

Он посмотрел на огонь в камине. Пожалуй, ему следовало бы выпить портвейна, поскольку он продрог больше, чем ожидал. Вино приятно согреет его.

– Я не хотел отрывать тебя от дел, – продолжал отец, – но подумал, что ты все равно захочешь поговорить. Конечно, в суде это было бы проще. Не в том дело, что скажу тебе я, а в том, что скажут люди.

Оливер смотрел на него.

– Ты хочешь сказать, что они целиком на стороне Гизелы… бедной, убитой горем вдовы? Я это знаю. И, судя по складывающимся обстоятельствам, публика права. Монк убежден, что это политическое убийство, и тот, кто совершил его, целился в Гизелу. Это дало бы Фридриху свободу вернуться домой и возглавить партию независимости. Но вышла осечка, и яд достался не тому, кому он был предназначен.

– Возможно, это и так, – ответил Рэтбоун-старший, нахмурив лоб. – Но, надеюсь, ты не произнесешь эту глупость в суде?

– Я не считаю это глупостью, – тут же возразил его гость. – Думаю, Монк прав. Герцогиня люто ненавидела Гизелу, но жаждала возвращения сына, мечтая, что тот возглавит партию независимости и, разумеется, найдет себе другую жену, способную подарить трону наследника. У ее младшего сына тоже нет детей.

У Генри был удивленный вид.

– Мне казалось, что у Фридриха есть сестры, – заметил он.

– Престолонаследование возможно лишь по мужской линии, – ответил Оливер, поудобней устраиваясь в кресле.

– В таком случае в закон следует внести поправку, – раздраженно возразил его отец. – Это намного проще и безопасней, чем убивать Гизелу. Ведь потом придется утешать овдовевшего принца, просить его набраться мужества, быть решительным и готовым для нелегкой борьбы… Но даже и при этих условиях все может оказаться напрасным. Тут можно надеяться лишь на чудо, а отнюдь не на мужчину, потерявшего любимую жену, к тому же неглупого и способного догадаться, кто повинен в ее смерти.

Адвокат молча смотрел на отца. В своих мыслях и догадках он никогда еще не заходил так далеко, как это сделал Генри. До разговора с ним Оливер полагал, что в случае гибели Гизелы принц едва ли заподозрит кого-либо из своей семьи в ее смерти.

– Возможно, это не герцогиня и не Рольф, а какой-то фанатик, представивший себе, что будет, если принц вернется, – предположил юрист, размышляя.

Старший Рэтбоун удивленно поднял брови.

– Считаешь, что таких фанатиков было немало в поместье лорда Уэллборо, причем они имели неограниченный доступ к принцу и подаваемой ему еде?

Оливер благоразумно промолчал.

В камине, разбрасывая искры, догорали уголья. Генри, поднявшись, подбросил новых.

– Кого Харвестер намерен завтра вызвать в свидетели? – спросил он, после чего, пошарив рукой возле себя, нашел трубку и стал рассеянно посасывать ее, забыв раскурить.

– Не знаю, – помолчав, ответил его сын. В голове у него действительно было пусто.

– А ты не допускаешь, что это могла сделать Гизела? – продолжал свои догадки Генри. – Была ли у нее такая возможность… даже если и не было мотивов?

– Слуги, – промолвил Оливер, как бы продолжая отвечать на первый вопрос отца. – Харвестер завтра вызовет для показания весь штат прислуги из поместья Уэллборо-холл. Все они наверняка скажут, что Гизела с тех пор, как случилось несчастье с ее мужем, не выходила из их апартаментов.

– И они будут искренны?

– Да… я думаю, что так.

Старший Рэтбоун вынул трубку изо рта. Он так близко придвинул ноги к огню камина, что подошвы его комнатных туфель начали дымиться, но Генри, погруженный в раздумья, не замечал этого.

– В таком случае принцесса может оказаться невиновной, – согласился он. – Если, конечно, она не носила тисовую настойку в карманах своего платья или не составила план убийства еще до несчастного случая. Но каждое из этих предположений, прежде чем произносить его вслух, должно быть доказано.