Вначале Том увидел шаль, ту самую, что купил на Перипатетиаполисе. Повязанная на шее девушки, раздуваемая ветром, она вдруг полыхнула красным — он заметил ее краем глаза, повернулся и увидел машущую руками Эстер. Потом девушку накрыло черным облаком дыма, и он решил, что миниатюрная фигурка на чаше МЕДУЗЫ ему только померещилась. Казалось невозможным, чтобы кто-нибудь выжил в разожженном им пожаре. Однако он направил «Дженни Ганивер» к МЕДУЗЕ. Дым отнесло ветром, и он увидел Эстер, по-прежнему машущую руками, в длинном черном пальто и с таким обезображенным, прекрасным лицом.

Кэтрин открыла глаза. Зона холода в ее теле расширялась, расходясь от нанесенной мечом раны. Началась икота, и Кэтрин подумала, до чего же глупо умирать, икая, как это недостойно светской дамы. Ей очень хотелось, чтобы Собака был рядом. «Том! Том!» — продолжал кто-то кричать. Она повернула голову: в клубах дыма спускался воздушный корабль. Он подходил все ближе и ближе, пока гондола боком не уперлась в чашу МЕДУЗЫ, а она не почувствовала теплый воздух, идущий из сопел работающих двигателей. Отец уже нес ее к кораблю, за разбитым ветровым стеклом она видела Тома, всматривающегося в нее, Тома, с которого все и началось, которого она давно похоронила. Но он смотрел на нее, живой, потрясенный происходящим вокруг, измазанный сажей, с V-образной раной на лбу словно символом какой-то неизвестной ей Гильдии.

Внутри гондола оказалась куда больше, чем она ожидала. Собственно, даже больше Клио-Хауза, там ее ждали и Собака, и Бивис. Икота прекратилась, рана, как выяснилось, была несерьезной, простая царапина. Солнечный свет вливался в иллюминаторы, когда Том поднимал корабль все выше и выше, в небо идеальной синевы, и она облегченно расслабилась на руках отца.

Эстер добралась до воздушного корабля первой, залезла в гондолу сквозь пробоину в борту. А когда оглянулась, протягивая руку Валентину, увидела, что он упал на колени, и поняла: Кэтрин мертва.

Застыла с протянутой рукой, сама не зная почему. А потом электрические разряды зазмеились в воздухе над белым металлом чаши.

— Валентин! Скорее! — крикнула она.

Он лишь на мгновение оторвал глаза от лица дочери.

— Эстер! Том! Улетайте! Спасайтесь!

За ее спиной Том лодочками приложил руки к ушам и спрашивал: «Что он сказал? Это Кэтрин? Что случилось?»

— Смываемся! — прокричала она в ответ, перебралась через него и врубила двигатели на полную мощность.

Когда посмотрела вниз, Валентин быстро уменьшался в размерах, баюкая на руках тело дочери. Одна ее рука висела, словно плеть. И Эстер казалось, что сама она — призрак Кэтрин, поднимающийся на небеса. Грудь разрывала ужасная боль, дыхание выходило рыданиями и что-то мокрое и горячее текло по щеке. Она даже решила, что ее ранили, хоть она и не заметила когда. Эстер поднесла руку к лицу увидела, что пальцы мокрые, и поняла, что плачет, плачет, скорбя по матери и отцу, по Шрайку по Кэтрин и даже по Валентину. Тем временем мерцающий свет, окутавший кафедральный собор, разгорался все ярче, а Том уводил «Дженни Ганивер» в темноту, наращивая расстояние от Лондона.

В Брюхе гигантские двигатели Лондона внезапно остановились, без предупреждения, все разом, мгновенно. Их вырубило излучение, генерированное машиной Древних, которую Инженеры восстановили на Верхней палубе. Впервые после пересечения земляного моста великий движущийся город начал сбавлять скорость.

В торопливо забаррикадированной галерее Лондонского музея Чадли Помрой осторожно выглянул из-за чучела синего кита и увидел, что Сталкеры, приближавшиеся к их последнему прибежищу, застыли как вкопанные, а их металлические головы искрятся.

— Великий Куирк! — воскликнул он, обернувшись к горстке оставшихся в живых Историков. — Мы победили!

Валентин наблюдает, как красный воздушный корабль улетает прочь, подсвеченный пожарами на Верхней палубе и набирающим яркость сиянием, которое окутывает кафедральный собор Святого Павла. Он слышит, как где-то внизу тревожно завывают пожарные сирены, как кричат охваченные паникой Инженеры. Огни святого Эльма нимбом пляшут вокруг головы Кэтрин, ее волосы искрятся, когда он гладит их. Он осторожно убирает прядку, попавшую в рот, крепко прижимает к себе дочь и ждет. Наконец, вокруг вспыхивают молнии, Валентин и Кэтрин превращаются в сгусток огня, потом — ослепительно белого газа и исчезают: тени их костей рассеиваются по бездонному небу.

Лондон содрогнулся под ударами молний.

Похоже, энергетический луч, призванный поразить расположенную за сотню километров Щит-Стену, ударил по верхним палубам. Расплавленный металл сосульками повис по их периметру. В Брюхе загремели взрывы. Обломки разлетелись во все стороны. Несколько воздушных кораблей попытались взлететь, но их баллоны вспыхнули, и они маленькими факелами упали в море огня.

Спаслась только «Дженни Ганивер», успевшая удалиться от эпицентра взрыва на большое расстояние. Ударные волны немилосердно трясли «Дженни», двигатели отключились при первом энергетическом выбросе, и все попытки Тома оживить их ни к чему не привели, но баллоны остались целыми. И теперь Том сидел в разбитом кресле пилота и плакал, наблюдая, как ночной ветер все дальше и дальше уносит его от умирающего мегаполиса.

— Это моя вина, — вырвалось у него. — Это моя вина.

Эстер тоже смотрела на Лондон, на то место, где стоял кафедральный собор, где исчезли во вспышке Кэтрин и ее отец.

— Нет, Том, — ответила она. — Это стечение обстоятельств. Что-то сломалось в их машине. Это вина Валентина, вина Кроума. Вина Инженеров — это они вернули машину в рабочее состояние, вина моей матери — она вырыла ее в Америке. Вина Древних, которые ее придумали. Вина Пью-си и Генча, которые пытались тебя убить, вина Кэтрин, спасшей мне жизнь…

Она села рядом с ним, хотела утешить, но боялась прикоснуться к нему, потому что отражения ее лица, которые она видела в дисках приборов и осколках стекла, были чудовищнее МЕДУЗЫ. А потом она подумала: «Глупенькая, он же вернулся, не так ли? Он вернулся ради тебя». Дрожа всем телом, она обняла Тома, прижала к себе, потерлась о макушку, застенчиво поцеловала в рану между бровей, не выпускала из объятий, пока окончательно не разрядились аккумуляторы умирающей машины смерти и над равниной не затеплился серый рассвет.

— Все хорошо, Том, — повторяла она. — Все хорошо…

Лондон остался в далеком далеке, неподвижный, окутанный дымом. Том нашел бинокль мисс Фанг, навел на город.

Кто-то наверняка выжил. — Он очень надеялся, что так оно и есть. — Готов спорить, мистер Помрой и Клайти Поттс организуют команды спасателей, раздают чай…

Но сквозь дым, пар, завесу из пепла он никого, никого, никого не мог разглядеть, хотя и не отрывал бинокль от глаз, пытаясь уловить хоть какое-нибудь движение. Видны были лишь почерневшие от копоти стойки, на выжженной земле валялись вырванные с корнем ведущие колеса, горели озерца горючего, а разорванные гусеницы напоминали кожу, сброшенную гигантскими змеями.

— Том! — Эстер подергала рычаги управления: рулевые тяги, как ни странно, работали. И «Дженни Ганивер» реагировала на ее манипуляции, поворачиваясь под ветром. — Том, мы можем добраться до Батманкх-Гомпы. Нас встретят с распростертыми объятиями. Там наверняка считают тебя героем.

Но Том покачал головой. Перед его мысленным взором «Лифт на 13-й этаж» пикировал на Верхнюю палубу, и Пьюси и Генч, раззявив черные рты, безмолвно кричали, объятые огнем. Он не знал, кто он, но уж точно не считал себя героем.

— Хорошо. — Эстер все поняла без слов. Она по себе знала: требуется время, чтобы затянулись душевные раны. И дала себе слово не торопить его. — Давай полетим на Черный остров. В караван-сарае починим «Дженни Ганивер». А потом птичьими дорогами отправимся в далекие края. Побываем на Ста Островах, в Таннхаузерских горах, в Южной Ледяной пустоши. Мне все равно, куда мы полетим. Лишь бы ты был со мной.