Одиннадцать дней спустя в шесть часов утра под дверью Кабана слышится царапанье. Гиеныч настораживается. Снова царапанье. Кабан, который тоже проснулся, идёт открывать.

– Ты? Ничего себе, на что ты похож! Заходи.

Пёс входит. Он направляется прямиком в кухню, где опустошает двухлитровую поилку и миску Гиеныча. После чего ему хватает тридцати секунд, чтоб объяснить другу, что с ним произошло. «Предупреждал я тебя, остерегайся этой парочки», – думает Гиеныч. Но не говорит. Незачем сыпать соль на рану.

– И что ты собираешься делать? – спрашивает он.

Пёс в двух словах излагает свой план. Это просто и ужасно. Гиеныч никогда ещё не видел, чтоб глаза у него горели таким огнём. Никогда не слышал, чтоб он говорил так непререкаемо.

– Когда? – просто спрашивает он.

– Прямо сейчас!

– Нет, – отвечает Гиеныч. – Сейчас тебе нужны забота и отдых.

Пёс с минуту раздумывает.

– Правда, – признает он, – сначала надо восстановить силы.

– Эй! Пёс! Давай-ка сюда!

Это кричит Кабан. Он уже напустил ванну. Вообще-то, Пёс не охотник до ванн. Но Кабан настаивает.

– Ладно-ладно, нечего, увидишь, как полегчает.

И действительно, тёплая вода снимает напряжение, так же как голос Кабана, который ласково приговаривает:

– Покажи-ка лапы… Ого! это сколько ж ты прошёл… Ну ты силён! Храбрый пёс…

Он вынул Пса из ванны и крепко растирает, продолжая хвалить его за мужество, за выносливость, за верность, и слышать это приятно. Голос у него низкий и глубокий. И Псу, свернувшемуся у него на груди, кажется, будто он внутри этого голоса. Это так успокаивает. Немного похоже на то, как Пом утешала его после приёмника, или на ворчание Чёрной Морды, когда он засыпал, притулившись к ней. И, кстати о сне, веки у Пса тяжелеют. «Мне нельзя засыпать, мне надо идти, прямо сейчас». Но при этой мысли он ощущает во рту совсем особенный привкус. Привкус ореха. Он тут же узнает его. Это вкус молока Чёрной Морды. Незабываемый. «Не торопись, – шепчет знакомый голос, – отдохни, приди в себя; тебе понадобятся все силы, для того, что ты должен сделать». «Ладно, – отвечает Пёс, – только ты побудь со мной, пока я сплю». «Я с тобой, не бойся, спи, кошмаров не будет», – шепчет Чёрная Морда. «Ладно, тогда буду спать», – говорит Пёс, который на самом деле давно уже спит.

Когда он просыпается, в квартире никого нет. В кухне его ждёт полная миска риса с мясом. Очень быстро миска становится такой чистой, словно в ней никогда ничего не было. Вот теперь жить можно. Он чувствует, что силы вернулись к нему. Итак, за дело. Он проспал, должно быть, часа два или даже три. Больше нельзя терять ни минуты. И вот им снова овладевает ярость. Та же, что и тогда, когда он очнулся в кювете. Та, что придаёт мыслям быстроту. Та, что ослепляет изнутри. Та, от которой становишься неуязвимым. Итак, вперёд, к мести. Но только он собирается выйти, как дверь отворяется и появляется Гиеныч.

– Гляди-ка, проснулся!

– Да, – отвечает Пёс. – Я пошёл.

И уже выходя:

– Слушай, а сколько я проспал?

– Двое суток.

– Что?

– Два дня и две ночи. Сейчас у нас утро третьего дня.

«Не может быть», – думает Пёс. Он быстро подсчитывает: «Одиннадцать дней в дороге, да два дня проспал, это будет тринадцать дней. А мне нужно не меньше недели, чтоб сделать всё, что я задумал. А они со дня на день вернутся. Вот. Облом. Мне не успеть.»

– В чём дело? – спрашивает Гиеныч, видя, какая у него сделалась морда.

– Я потерял ужас сколько времени, – говорит Пёс. – Надо было меня разбудить!

– Вот уж нет! Пересечь пол-Франции – после такого нужно отоспаться.

– Ты не понимаешь, – раздражённо отвечает Пёс, – у меня теперь не хватит времени все сделать.

– Если только тебе не помогут, – мягко подсказывает Гиеныч.

– Нет. Это моё личное дело, – говорит Пёс после недолгого колебания.

– Ну и что! Ты будешь распоряжаться, а мы – исполнять, вот и все.

– Кто это – «мы»? – спрашивает Пёс, и брови у него ползут вверх. – Кто это – «мы»?

– Друзья, – отвечает Гиеныч.

Ответ очень расплывчатый. Друзья Гиеныча – это весь собачье-кошачий Париж. Ответ ещё и очень соблазнительный: если все друзья Гиеныча возьмутся за дело, сделано оно будет быстро. (И на совесть!) Но нет, не выйдет.

– Пока всех соберёшь, будет уже поздно.

Пёс готов отчаяться.

– Если только они уже не собрались.

С этими небрежно брошенными словами Гиеныч проследовал в кухню.

– Все подъел? – рявкает он возмущённо. – Ну спасибочки! Хоть немножко бы мне оставил!

Пёс идёт за ним, поджав хвост, убитый раскаянием. Гиеныч покатывается со смеху.

– Да ты что, я пошутил; это для тебя и было.

Он открывает носом шкаф, вскрывает пачку галет и принимается жевать с задумчивым видом.

– Послушай, Гиеныч, – нерешительно заговаривает Пёс, – что ты, собственно, имел в виду, когда сказал «если они уже не собрались»?

– А? – вздрогнув, отзывается Гиеныч, – ах, да! совсем забыл. Будь добр, поди открой дверь.

Заинтригованный до крайности, Пёс идёт к входной двери и открывает её. И отшатывается. Перед ним на циновке сидит Итальянец, обернув хвостом лапы. Шрам вновь обжигает Псу щеку. Итальянец и ухом не ведёт. Он элегантен, как всегда, чёрная бабочка так и сверкает глянцем на белоснежном пластроне. На губах у него скромно-приветливая улыбка, словно говорящая: «Здравствуйте, дорогой мой, ну, как поживаете?» Сделав над собой неимоверное усилие, Пёс подходит к Итальянцу и поднимает переднюю лапу в знак дружбы. Итальянец проскальзывает под лапой, потом с мурлыканьем трётся о грудь Пса. После чего оборачивается и испускает протяжное мяуканье, которое раскатывается по лестничной клетке. Появляется Египтянка, за ней Художник, а за ними добрых три десятка собак и кошек всех мастей, всех размеров, сплошь друзья Гиеныча. Кое-кто из них Псу уже знаком. Например, Факир, немецкая овчарка кассира, расстроившая себе психику, стараясь отличать клиентов от воров. «Память у меня ни к чёрту, никогда не знаю, кого надо кусать, ну и не кусаю никого».

А квартира все наполняется. Многие из присутствующих тоже, как Пёс, брошены по случаю отпуска. Разобравшись с Потным и Перечницей, надо будет заняться их хозяевами.

– Хорошо, – говорит Пёс. – Союз заключён.

– Ну что, пошли? – спрашивает Гиеныч.

– Пошли.

Вот. Средь бела дня они шествуют по пустынному по случаю отпусков Парижу. Они движутся длинной вереницей. Целая стая собак и кошек. С самым невинным видом. Можно подумать, город принадлежит им. (Им, да ещё домушникам, которые пойдут в отпуск позже. ) Жермен, Гиенычев друг детства, сплошной клубок мышц, нечто вроде боксёра, без малейшего усилия тащит огромный узел. Рядом с ним трусит Художник. Впрочем, «трусит» – неподходящее слово. Он скорее струится, словно чёрная пантера в миниатюре.

Египтянка и Итальянец идут впереди между Псом и Гиенычем. И вся эта процессия производит не больше шума, чем сокол, кружащий над добычей.

– Вот. Это здесь, – говорит Пёс.

Гиеныч с весёлым любопытством окидывает взглядом многоквартирный дом, где живут Потный и Перечница.

– Шикарный дом. Новый, чистый. Красота. А, Итальянец?

Итальянец издаёт что-то вроде немого смешка.

Египтянка одна заходит во двор, высоко держа голову и хвост, словно она здесь своя. Вскоре она возвращается и подмигивает, давая понять, что путь свободен. Две кошки уже взобрались на деревья. Старый дог с мощным голосом непринуждённо разваливается в воротах. Это часовые. Остальные заходят во двор. Пёс, показывая дорогу, запрыгивает на навес помойки, потом на крышу привратницкой. (Консьержка смотрит по телевизору фильм про войну, от которого впору оглохнуть.)