Конечно, он злился и на себя. Оно и понятно: так расстараться в постели для собственной жены — вместо бойкой разудалой Джейн. Суженый ее и помыслить не мог о таком конфузе: сам того не желая, он нарушил заведенный у дворян уклад — не баловать жен плотскими усладами.

Довольно ей гадать, отчего он так осерчал. Все ж таки он к ней не совсем равнодушен — хочет он того или нет. Розамунда немного повеселела. Просто ему трудно переломить себя признать, что и жену можно любить и даже хотеть этой любви.

Под самое утро он проводил Розамунду в ее башню и потребовал, чтобы она призналась, откуда у нее пунцово-золотистое платье. Отпираться не имело смысла, и преданный лорду Генри слуга тут же отправился забрать ее собственное платье и вызволить несчастную даму, которая весь карнавал просидела запертой в отхожем месте. Отдав эти распоряжения, Генри сухо пожелал своей невесте доброй ночи, не расщедрившись на поцелуй. Розамунда и не рассчитывала на подобную вольность.

Ее долго мучили стыд и раскаяние, но потом их сменило возмущение. Чем она заслужила такую немилость? Так ли уж велик ее грех? Подшутила над женихом, прикинувшись разбитной дамочкой и заставив его домогаться собственной невесты… И он тут же попался — вон как ее охаживал, а в постели что вытворял… Она невольно улыбнулась, и на сердце сразу полегчало. Как знать: может, на себя он злится даже сильнее. И то сказать — сразу потащил ее в спальню, да еще в невестину, выдал будущей женушке свои охальные повадки. Ему и досадно, что выказал себя простофилей. Небось, тут всякий бы стал чудесить от злости.

Придя к такому заключению, Розамунда еще больше успокоилась. Когда Генри поостынет, глядишь, сам над собой и посмеется. В ее ушах гут же зазвучал его горький смех у оскверненного прошлой ночью ложа, но Розамунда скорее отогнала прочь это воспоминание. Нет, она не позволит себе ничем омрачать восторг, испытанный ею в его объятиях.

Генри Рэвенскрэгский был именно таким, каким виделся ей в виттонском домишке. Розамунде все еще не верилось, что принц из ее девичьих грез завтра станет ей законным мужем. Мечтала о замке — ан вот он. Правда, привез ее не жених, и ехала она на обыкновенном, совсем не сказочной красы жеребце, но ведь все-таки она здесь…

В дверь постучали. Однако это была не служанка: Розамунда с удивлением увидела на пороге сэра Исмея в сопровождении преданного Хартли.

— Проснулась уже, не дождешься, когда наступит этот великий день. — Сэр Исмей шагнул к ее кровати. — Уверен, что ты замечательно отдохнула, доченька. Сегодня самый важный день в твоей жизни… и в моей тоже.

Розамунда спешно ощупала ворот рубашки, проверяя, плотно ли он запахнут. Слава Богу, сэр Исмей не увидит следов, оставленных на ее коже жадными губами Генри: она не сомневалась, что они рдеют у нее на груди.

— Почему вы так думаете, отец? — голос ее терялся среди этих каменных стен.

Сэр Исмей, усмехнувшись, положил ей на лоб тяжелую ладонь и отодвинул блестящую прядь.

— Смотрите-ка, мы до того благочестивы, что позволяем себе изобразить неведение… Что ж, дочка, будем надеяться, что твое благочестие подтвердится нынешней ночью. Помнишь, что ты дала мне слово? Смотри, ответишь мне жизнью…

У Розамунды свело от ужаса живот, когда до нее дошел смысл его тайной угрозы. Она обмерла. Предавшись воспоминаниям о безумствах минувшей ночи, она в какой-то момент забыла про свадьбу. Буквально через несколько часов брачные узы навсегда свяжут ее с могущественным лордом Рэвенскрэгом, одним из властителей этого края. Она станет хозяйкой oгpoмнoro замка и женой дворянина. Судьба взвалит ей на плечи такую ношу, а она совсем к этому не готова… Ей придется теперь все время быть начеку, чтобы оправдать надежды сэра Исмея. И не дай Бог, если она выдаст свое холопское происхождение… Страх-то какой! Но теперь она нипочем не отступилась бы, даже если бы ей предложили. Ради счастья быть вместе с Генри она готова была на любые испытания.

— Неужто вы не побрезгуете и сами станете осматривать простыню на моей брачной постели — чтобы увериться, что я не обманывала вас? — Розамунда старалась говорить небрежным шутливым тоном, но сердце ее предательски стучало, пока она ждала ответа.

— Обманывала? Да только посмей меня обмануть, — зло процедил сквозь зубы сэр Исмей, — Богом клянусь — ты мне за это заплатишь так, что тебе и жить на захочется.

— Понимаю, не дура, — сказала она, чувствуя в груди свинцовую тяжесть.

— Я тоже не дурак. Равно как и его светлость. Запомнила? И крепче держи язык за зубами — иначе погубишь и себя, и меня. Сейчас я пришлю камеристок — пусть тебя оденут.

Мужчины одновременно развернулись и направились к двери. Сэр Исмей, чуть помедлив, обернулся, чтобы еще раз взглянуть на женщину, в руках которой была его судьба. На карту было поставлено слишком много, но игра стоила риска. До чего хороша… у него даже занялось дыхание… Ее лицо слабо белело в рассветном полумраке, роскошные волосы разметались по подушке.

— Гарри Рэвенскрэгу ни за что не устоять, — довольно пробормотал он и захлопнул дверь.

В урочный час Розамунду нарядили в желтое, шитое из шелка и парчи платье, окутали длинной сборчатой фатой и повели к жениху. Он встретил ее без малейшей радости. Все его жесты были подчеркнуто строги и сдержанны. А когда ему и его невесте было велено преклонить перед алтарем колена, он словно боялся к ней прикоснуться, будто чужой…

Под сводчатым куполом Рэвенскрэгской часовенки висели знамена — сине-малиново-золотые. У каждой скамьи были положены молельные коврики — из черного бархата, расшитого золотом. По краям скамьи были украшены хвойными ветками: крепко пахло сосной, ладаном и всяческими благовониями, которыми не скупясь опрыскали себя гости. Их было человек двадцать только самые именитые. От жара свечей ладан благоухал все сильнее, аж в носу щекотало.

Розамунда, стоявшая у белых мраморных ступенек, ведущих к алтарю, вскоре начала задыхаться. Торжественная служба уже началась, и новобрачная изо всех сил старалась преодолеть дурноту. Ангелъскими голосами пели мальчики из церковного хора, их песнопение состояло из бесконечного множества виршей… Потом старый священник фальцетом стал выводить молитвы, при каждом «аминь» падая на колени и гулко стукаясь ими о мрамор.

Все события этого дня казались какими-то невсамдслишными. Розамунда будто смотрела представление — вроде того, которое разыгрывали забредшие в их края актеры на прошлой Пасхе. Она украдкой ущипнула себя — нет, все это ей не снилось, и к тому же ее ладонь крепко стискивала сильная рука Генри — вполне настоящая. А вот и холодное колечко чуть стиснуло ее палец — наяву.

Жених откинул с лица невесты фату, чтобы запечатлеть на ее щеке поцелуй. Розамунда пристально на него посмотрела, пытаясь угадать его настроение. Однако глаза его были опущены — он прятал от нее взгляд.

«Как прежде, будто чужой», — подумала Розамунда, горько вздыхая. Неужто он никогда не простит ее?

Розамунда взглянула еще разок из-под опущенных ресниц на его замкнутое лицо, и страх сковал ее тело. Отчего он все еще серчает? Ее жизнь полностью зависит теперь от двух властительных господ, и оба они вряд ли согласятся простить ей многочисленные обманы. Ее муж может обвинить ее в бесчестии. Случись такое, сэр Исмей будет быстр на расправу, в этом Розамунда не сомневалась. Возможно, она отделается поркой… да пег, он придумает что-нибудь похлеще. Ведь, когда откроется его обман, между домами Рэвенскрэгов и де Джиров проляжет пропасть. Ну зачем она уступила своей прихоти, зачем пошла смотреть на ни танцы? Нет бы заранее припасти склянку с кровью… Что же теперь с нею станется?

Рука Генри жгла ее, напоминая о том, как сладки были его объятия… и о том. как скоро его сердечная склонность сменилась гневом. Какой он нарядный и гордый в этом синем бархатном костюме, и как красиво оттеняют его черные волосы серебряные позументы. Щеки Генри были начисто выбриты, а волосы подрезаны — видать, прямо перед венчанием. Розамунда с удивлением приметила жесткие складки у губ, делавшие его старше, чем он вес время ей казался. Вероятно, еще не оправился от вина, которого выпил вчера страсть как много. Он явно старался не двигать головой и держать ее прямо — болит, наверное…