Угрюмой торжественности испанцев отвечают массивные и мрачные здания из камня в пышном мавританском стиле, которые и поныне встречаются на многих улицах Нового Орлеана. Великолепным образцом этого стиля может служить собор — памятник испанского владычества, который будет стоять и тогда, когда испанское и французское население города давно уже будет поглощено и растворится, пройдя обработку в перегонном кубе англо-американской пропаганды. Американская часть Нового Орлеана лежит выше по течению реки и известна под названием предместья Святой Марии и Благовещения. Кэнел-стрит отделяет это предместье от французского квартала, так называемого старого города, где живут по большей части креолы — французы и испанцы.

Еще несколько лет назад численность французского и американского населения была примерно одинакова. Теперь англо-американский элемент явно преобладает и быстро поглощает все остальное. Со временем ленивый креол должен будет, как видно, уступить свое место более энергичному американцу — иными словами, Новый Орлеан американизируется. Прогресс и цивилизация от этого выиграют, хотя, быть может, на взгляд ревнителей сентиментальной школы, в ущерб поэтическому и живописному.

Итак, Новый Орлеан распадается на два совершенно не схожих между собой города. И в том и в другом имеется своя биржа, свой особый муниципалитет и городские власти: и в том и в другом есть свои кварталы богачей и любимый проспект, или променад, для щеголей и бездельников, которых немало в этом южном городе, а также свои театры, бальные залы, отели и кафе. Но что всего забавнее — достаточно пройти несколько шагов, и вы уже переноситесь из одного мира в другой. Пересекая Кэнел-стрит, вы как бы попадаете с Бродвея на парижские бульвары.

И по своим занятиям жители этих двух кварталов резко отличаются друг от друга. Американцы торгуют предметами первой необходимости. Это владельцы складов продовольствия, хлопка, табака, леса и всевозможного сырья. Тогда как предметы роскоши — кружева, драгоценности, туалеты и шляпки, шелк и атлас, ювелирные изделия и антикварные редкости — проходят через искусные руки креолов, унаследовавших сноровку и вкус своих парижских предков. Во французском квартале немало и богатых виноторговцев, составивших себе состояние ввозом вин из Бордо и Шампани, ибо красное вино и шампанское особенно щедро льются на берегах Миссисипи.

Между двумя этими нациями идет глухое соперничество. Стильный, энергичный кентуккиец делает вид, что презирает веселых, легкомысленных французов, а те, в свою очередь — особенно старая креольская знать, — смотрят свысока на чудачества северян, так что стычки и столкновения между ними не редкость. Новый Орлеан по праву может именоваться городом дуэлей. В разрешении вопросов чести кентуккийцы встречают в креолах достойных противников, не уступающих им ни в мужестве, ни в искусстве. Я знаю немало креолов, имеющих на своем счету несметное число дуэлей. Оперная дива или танцовщица в зависимости от своих достоинств или, вернее, недостатков сплошь и рядом становится причиной десятка, а то и больше поединков. Маскарады и балы квартеронов тоже часто служат ареной ссор между разгоряченными вином молодыми повесами — завсегдатаями подобных увеселений. Словом, не думайте, что жизнь в Новом Орлеане бедна приключениями. К этому городу меньше всего подходит эпитет «прозаический».

Но такого рода мысли не шли мне на ум, когда я направлялся к банкирскому дому Браун и Кo. Голова моя была занята другим, и я с бьющимся сердцем невольно все ускорял и ускорял шаг.

До банка было довольно далеко, и я мог на досуге взвесить все возможности. Если письмо и перевод прибыли, я сразу же получу деньги, и, как я полагал, сумму достаточно крупную, чтобы выкупить свою невесту-невольницу. Ну, а если нет, что тогда? Ссудит ли меня Браун деньгами? И каждый раз на этот вопрос отвечало тревожное биение сердца. Положительный или отрицательный ответ означал для меня жизнь или смерть.

И все-таки я был почти уверен, что Браун меня выручит. Неужели широко улыбающееся лицо добродушного Джона Буля[43] вдруг омрачится и я услышу суровый отказ? Я не мог себе этого представить. Слишком многое зависело от его ответа. И потом, он ведь может не сомневаться, что деньги будут возвращены ему не далее как через несколько дней, даже, возможно, через несколько часов. Нет, он не откажет! Что значит для него, человека, ворочающего миллионами, ссуда в пятьсот фунтов! Он, конечно, не откажет. Не может отказать.

Переступая порог дома, хозяин которого ворочал миллионами, я был исполнен самых радужных надежд, а уходил от него с горьким разочарованием. Письмо еще не прибыло, и Браун отказал.

Я был молод и неопытен и не знал ни корыстного расчета, ни холодной учтивости делового мира. Что банкиру моя неотложная нужда? Что ему мои горячие просьбы? Открой я ему, почему и для какой цели мне понадобились деньги, это ничего бы не изменило. Он отказал бы мне с той же холодной улыбкой, даже если бы от его ответа зависела моя жизнь.

Стоит ли передавать во всех подробностях наш разговор? Он был достаточно краток. Мне с вежливой улыбкой сообщили, что письмо еще не получено. А когда я заикнулся о займе, со мной не стали церемониться. Добродушная улыбка мигом сошла с кирпичной физиономии Брауна. «Нет, так дела не делаются. К сожалению, ничем не могу помочь». И это все! По его тону я понял, что беседа окончена. Я мог бы умолять. Мог бы открыть ему, для чего мне нужны деньги, но лицо Брауна не располагало к откровенности. Впрочем, это и к лучшему. Браун только посмеялся бы над моей сердечной тайной, и сегодня же весь город смаковал бы за чашкой чая забавную историю.

Но, так или иначе, письмо не пришло, и Браун отказался ссудить меня нужной суммой.

Надежды мои рухнули, и я с отчаянием в душе поспешил обратно в отель.

Весь остаток дня я потратил на розыски Авроры. Но мне ничего не удалось узнать о ней, даже приехала ли она в город.

Я заглянул в бараки, где временно поместили негров, но там Авроры тоже не оказалось. Ее либо еще не привезли, либо устроили в другом месте. Никто ее не видел, никто о ней ничего не знал.

Разочарованный и усталый от бесплодной беготни по раскаленным и пыльным улицам, я возвратился в свой отель.

Я ждал вечера. Ждал Эжена д'Отвиля — так звали моего нового знакомого.

Этот молодой человек меня сильно заинтересовал. Наша короткая встреча пробудила во мне удивительное чувство доверия. Он доказал мне свое дружеское расположение и поразил знанием жизни. Несмотря на свою молодость, он представлялся мне человеком необыкновенно проницательным. И мне почему-то казалось, что он придет мне на помощь. Не было ничего удивительного в том, что он так молод и вместе с тем многоопытен: американцы рано развиваются, особенно уроженцы Нового Орлеана. В пятнадцать лет креол — уже взрослый мужчина. И, конечно, д'Отвиль — по-видимому, мой сверстник — знал жизнь неизмеримо лучше, чем знал ее я, чья юность прошла в стенах старинного колледжа.

Тайное предчувствие подсказывало мне, что он хочет и может мне помочь. Как? — спросите вы. — Ссудив мне нужную сумму?

Нет! У меня сложилось впечатление, что у него самого совсем нет или очень мало денег — слишком мало, чтобы выручить меня. Иначе на мой вопрос, где найти его в Новом Орлеане, он не дал бы такого ответа. Что-то в его интонации говорило мне, что он остался не только без средств, но даже без крова. Может быть, это уволенный клерк, решил я, или бедный художник. Одет он, правда, хорошо, даже изысканно, но одежда ровно ничего не значит, тем более на пароходах, курсирующих по Миссисипи.

Итак, я нисколько не обольщался на его счет, и все же, как это ни странно, мне казалось, что он может выручить меня. И мне не терпелось сделать его поверенным своей тайны — тайны своей любви, своих мучений.