В то время как Мартин говорил, Фой подумал о том, как странно все происходящее вокруг него. Вот здесь было четверо людей, из которых двое знали тайну, а двое других, не знавших, умоляли знавших не сообщать им ничего, что могло бы спасти их от ужасной судьбы. Тут в первый раз он своим молодым, неопытным умом понял, как высоко могут стоять мужчины и женщины и какое спокойное величие живет в человеческом сердце, способном ради исполнения завещания решиться обречь и тело и душу на ужаснейшие страдания. Сцена этого утра так врезалась в его память, что он никогда ее не забыл. Мать его в чепце и сером платье, сидящая с холодным и решительным лицом в дубовом кресле, отец, с которым он в этот день говорил в последний раз, хотя не знал этого, стоящий позади матери, положив руку на ее плечо и разговаривающий с ним спокойным тоном, Мартин, также стоящий несколько позади со своей рыжей бородой, ярко освещенной солнцем, и маленькими серыми глазами, блестящими как всегда, когда он сердился, и сам он, Фой, наклонившийся вперед, весь охваченный волнением, любовью и страхом.

Да, он никогда не забыл этой сцены, и в этом нет ничего удивительного, так как все происходившее так глубоко потрясло его, так ясно он осознал, что эта сцена только прелюдия к ужасным событиям, что на минуту его трезвый ум был потрясен, и он увидел перед собой видение. Мартин, огромный, похожий на терпеливого вола, превратился в кровавого мстителя. Фой видел, как он высоко взмахивал мечом, и слышал его громкий крик. Он видел, как люди падали вокруг, а земля обагрялась кровью. Фой видел также отца и мать, но они были уже не людьми, а святыми; их окружал ореол святости, а рядом с ними стоял Хендрик Брант и что-то говорил Фою на ухо. А он сам стоял возле Мартина, принимая деятельное участие в его кровавом мщении.

Затем все исчезло, и на него нашло мирное настроение, сознание исполненного долга, удовлетворенной чести и полученной награды. Игра воображения кончилась, и его мысль была ясной.

Фой с трудом перевел дух, содрогнулся и всплеснул руками.

— Что ты видел?! — спросила Лизбета, наблюдавшая за его лицом.

— Странные вещи, матушка, — отвечал Фой. — Видел, что мы с Мартином участвуем в битве, тебя и отца окружает слава, и для нас всех наступает мир.

— Это хорошее предзнаменование, — сказала она. — Борись сам и предоставь нам бороться. После многих испытаний мы вступим в царствие Божие, где всех нас ждет успокоение. Это хорошее предзнаменование. Отец твой был прав, а я не права. Теперь я уже не боюсь. Я довольна.

Никто из присутствующих не удивился и не нашел в этих словах ничего необычайного. Для них рука приближающегося рокового часа отдернула завесу далекого, и они все поняли, что таким образом луч из-за облаков упал в их сердца. Они с благодарностью приняли его.

— Я, кажется, все сказал, — заговорил Дирк своим спокойным голосом. — Нет, еще не все…

И он сообщил свой план бегства.

Фой и Мартин слушали и соглашались с ним, но бегство казалось им чем-то очень далеким и призрачным. Они не верили в возможность выполнения плана. Они были убеждены, что здесь, в Лейдене, их ждет испытание их веры и что здесь каждый понесет свой крест.

Когда все было взвешено и каждый знал твердо, что ему делать, Фой спросил, следует ли посвящать в план и Адриана. На это отец его поспешно заметил, что чем меньше будет разговоров, тем лучше, и поэтому предложил сообщить Адриану все только вечером, предоставив ему решить, поедет ли он с ними или останется в Лейдене.

— Так он сегодня весь день просидит дома и проводит нас на корабль, — пробормотал Мартин, но вслух не сказал ничего.

Ему казалось почему-то, что не стоит делать из этого вопроса, так как знал, что выскажи он сомнение, Лизбета и Фой, вполне доверяющие Адриану, рассердятся.

— Батюшка и матушка, — начал Фой, — пока мы здесь все вместе, я желал бы сказать вам одну вещь.

— Что такое? — спросила Дирк.

— Вчера мы обменялись обещанием с Эльзой Брант и просим вашего согласия и благословения.

— Я с радостью даю их вам, сын мой, и мне приятно слышать эту новость. Приведи Эльзу сюда, — ответил Дирк.

Фой поспешил исполнить желание отца и не заметил, что Лизбета ничего не говорит. Она полюбила Эльзу (кто мог ее не любить), но… они таким образом приближались еще на шаг к проклятому сокровищу, которое копилось из поколения в поколение, чтобы погубить людей. Если Фой станет женихом Эльзы, богатство будет его наследством так же, как ее, и принесет ему такое же горе, как ей. Кроме того, люди могут сказать, что он женился из-за денег.

— Тебе это не по душе? — спросил Дирк, взглянув на нее.

— Да, мне кажется, что теперь уж мы никак не выберемся из Лейдена. Молю только Бога, чтобы Адриан ничего не узнал.

— Почему?

— Он без памяти влюблен в Эльзу. Разве ты не заметил этого? И ты знаешь его характер…

— Адриан, Адриан, все Адриан! — нетерпеливо воскликнул Дирк. — Эльза вполне подходящая партия для нашего сына. Богатство ее, спрятанное где-то в болоте, вовсе не ее, так как большая часть его завещана мне для употребления на известное дело, у нас же деньги в Англии в полной безопасности. Вот они идут, прими ласковый вид, они сочтут за плохое предзнаменование, если ты не улыбнешься.

Фой вошел в комнату, ведя за руку Эльзу, красивее которой в эту минуту трудно было бы найти. Они рассказали, как все произошло, и опустились на колени перед Дирком, чтобы он благословил их по старинному обычаю. Впоследствии им было приятно воспоминание, что все произошло именно так. После этого они обратились к Лизбете, и она также подняла руки, чтобы благословить их, но, готовясь прикоснуться к их головам, не могла, несмотря на все свои усилия, сдержать грустного восклицания:

— О, дети, вы, конечно, любите друг друга, но время ли теперь жениться и выходить замуж?

— То же самое говорила и я, теми же самыми словами! — воскликнула Эльза, вскакивая с колен и бледнея.

Фой сделал недовольное лицо, но, овладев собой, улыбнулся и сказал:

— И я отвечу теми же словами: вдвоем жить легче, и к тому же это только обручение, а не венчание.

— Да, правда, обручение — одно, а венчание — другое, — пробормотал Мартин, думая, как всегда, вслух. Эльза услышала слова Мартина, хотя они были произнесены очень тихо.

— Мать твоя расстроена, — вмешался Дирк, — ты сам знаешь почему, и не тревожь ее больше. Принимайся за дело, отправляйся с Мартином в контору и сделай там все, как я тебе сказал, а я, повидавшись с капитаном, поступлю так, как прикажет мне Господь. До свидания, сын мой… и дочь, — добавил он с улыбкой, обращаясь к Эльзе.

Они пошли к двери, но Лизбета позвала Мартина.

— Мартин, возьми с собой оружие, когда пойдете в контору, а молодой хозяин пусть наденет кольчугу под колет.

Мартин кивнул головой и вышел.

Адриан проснулся в этот день в дурном расположении духа.

Он, правда, успел дать выпить Эльзе любовный напиток, но до сих пор не пожал еще плоды своих хлопот. Адриан ужасно боялся, что волшебное питье не принесет никакой пользы. Сойдя вниз, он узнал, что Фой и Мартин уже ушли в контору, а отчим отправился неизвестно куда. Это было ему на руку, так как предоставляло свободное поле деятельности. Однако оказалось, что мать и Эльза или уже позавтракали наверху, или вовсе не завтракали и что он не увидится с матерью. Но особенно огорчало его отсутствие Эльзы. Кроме того, в доме вдруг стало как-то неуютно; вся прислуга почему-то на ногах, переносит без всякой видимой цели разные вещи с места на место, будто потеряла голову. Раза два мимо Адриана прошла Эльза, но она также несла вещи, и ей некогда было разговаривать.

Наконец Адриану надоело ждать, и он отправился в контору, намереваясь приняться за книги, которые, правду говоря, он несколько запустил. Но и тут царила такая же суета. Вместо того, чтобы заниматься своим обычным делом, Мартин ходил взад и вперед, отбирая медные вещи, которые укладывались в письменные корзины, и, кроме того, Адриан заметил (он был наблюдательным молодым человеком), что на Мартине было не его ежедневное рабочее платье. С чего, — спрашивал себя Адриан, — было Мартину в летний день прийти в контору в своей броне из дубленой буйволовой кожи, опоясанным своим мечом «Молчание»? Зачем Фою понадобились книги, которые он просматривал с одним из конторщиков? Изучал он их, что ли? В таком случае — на здоровье, так как привести их в надлежащий вид оказалось бы далеко не по силам Адриану. Нельзя сказать, что они велись неверно, но часто приходилось выкидывать кое-что, потому что иначе баланс не сходился. В конце концов, он был даже рад происходящему. Разве пойдут на ум человеку, занятому своими любовными надеждами и опасениями, разные арифметические выкладки? Потолкавшись в конторе, Адриан вернулся домой обедать.