Страницкий. Беги, беги, Антон! Все время прямо, прямо!

Диктор. Сцена была мучительная. Как репейники, повисли на великане полицейские в сине-красных мундирах: они и не подозревали, что тот слеп; один из полицейских вскочил ему на спину, так что в конце концов побежденный толпой инвалид со стоном упал, а безногий Страницкий продолжал путь в своей потерявшей управление тележке, пока не угодил в одну из канав парка и не перевернулся.

Голос (издали). Покупайте значки Меве, значки Меве!

Страницкий. И вот я лежу, безногий, в канаве, заросшей травой и цветами, полной жуков и кузнечиков.

Плохо твое дело, Страницкий, а ведь все это чистейшее недоразумение. И придется же побледнеть полицейским, когда они узнают, как они обращались с будущим министром. Лица их будут белы, как маргаритки, среди которых я лежу, потому что, клянусь, я буду именно министром полиции. Министром полиции — моим реформам еще удивится мир! Министр полиции! Вот только бы унялась кровь из носа, проклятая кровь из носа, — даже бабочка, подлетевшая к моему лицу, стала красной!

Голос (издали). Покупайте значки Меве! Значки Меве!

Диктор. Но и после того, как обоих привели в полицейский участок и допросили, правда, ничего не уяснив из их ответов, так что в конце концов их отпустили, еще и накормив при этом наваристым супом с краюхой хлеба, — после всего этого свершилось великое чудо. Й.-П. Вайтблейк, журналист, а в прошлом поэт, проникся сочувствием к этой паре. В тот самый день после полудня Доннер, главный редактор «Эпохи» — кто не читает эту газету! — рявкнул на Вайтблейка таким громовым голосом, который — просим простить намек[40], но он напрашивается сам собой — мы должны при всем нашем уважении назвать несколько слишком сильным.

Главный редактор Доннер. Мне нужна сенсация, сенсация во что бы то ни стало, или мы можем закрыть лавочку и торговать подтяжками! Что-нибудь осязаемое, что-нибудь, что могло бы заставить дражайшую публику реветь и скрежетать зубами. Черт побери, это треклятое газетное дело! Зачем нам нужен такой великолепный Национальный герой? Чтобы люди думали о нем, а не забивали себе головы стачками, коммунизмом и подобной никому не нужной чепухой. Будь вы и десять раз Гёте, мой милый, все равно вы заслужили, чтобы вас окунули в чан с черной типографской краской. Иллюстрированный журнал первым поместил снимок прокаженного пальца, нам же остается только повторять его, когда уже ни одна собака не интересуется костями. «Цайт» опубликовала первое интервью, первое, — а нам что, его перепечатывать? А вот «Boxe» выступает с серией статей. «Я стражду» — автор сам Меве.

Тираж четыре миллиона. Нет-нет, нам пора в архив, я теперь тоже начну писать стихи. А вы, Вайтблейк, что же вы принесли и осмеливаетесь класть мне на стол? «Болезнь Бальдура фон Меве и ее значение для современной духовной жизни». Вон!

Диктор. Такой была речь Доннера, главного редактора «Эпохи». Вы смогли убедиться сами — как это было впечатляюще! Смертельно бледный Вайтблейк бросился прочь из редакции. Внутренне он уже был готов к увольнению, уже собирался разорвать помолвку с Молли Уолли — вы ведь знаете эту прелестную субретку, выступавшую на подмостках многих городов, — как натолкнулся во время своего ежедневного посещения полицейских участков на историю обоих инвалидов, этот запутанный сюжетик, разыгравшийся в саду Вифлеемской клиники, и случилось то самое чудо, о котором мы упоминали: Й.-П. Вайтблейка осенила идея. Сам главный редактор Доннер был очарован, когда услышал о ней.

Главный редактор Доннер (приветливо). Ну вот видите, Вайтблейчик, какая идея выпорхнула из вашей головки. Я сразу подумал: если поэтишка постарается, со временем он что-нибудь да выжмет из высохшего лимона. Ну-ка, пустим в ход наши связи. Завтра же вы будете стоять перед вашим Меве и излагать больному свои соображения.

Диктор. И действительно, на следующий день Й.-П. Вайтблейк стоял в Вифлеемской клинике перед Национальным героем, — американское кресло, в котором сидел Бальдур фон Меве, я вам, пожалуй, могу уже не описывать. Из медицинских сестер его окружали три, среди них — герцогиня фон Тойфелен. Из врачей присутствовал Модерцан. Национальный герой пил томатный сок. В его голосе звучала сдержанная боль, соответствовавшая всему его облику, как будто уже нездешнему, принадлежавшему тому миру, которого мы не знаем.

Национальный герой (устало). Молодой человек, я стражду. Меня посетила госпожа Забота, так прекрасно описанная Гёте во второй части «Фауста», которого я читал еще в Финстервальде, а сейчас читаю в двенадцатый раз.

Вайтблейк. Ваше превосходительство!

Национальный герой (устало). Я боролся, я выстоял при Сан-Плинплине, был весь обращен к моему народу и этой жизни, но теперь, молодой человек, теперь грядет другое, невыразимое.

Вайтблейк. Невыразимое.

Национальный герой (устало). Еще немножко грейпфрутового сока, герцогиня фон Тойфелен, а на полдник прошу приготовить холодную пулярку и подать бутылку «Шатонеф дю пап», хорошо?

Вайтблейк. Ваше превосходительство, все мы глубоко потрясены болезнью вашей правой ноги…

Национальный герой (сердито). У меня болит левая, черт побери, левая нога, большой палец левой ноги.

Вайтблейк. Простите, ваше превосходительство. (Он очень смущен.) Левая, конечно, левая нога вашего превосходительства. (Собирается с духом.) Все мы глубоко потрясены болезнью вашей левой нога. Сверху донизу. Весь народ потрясен и един в этом, как никогда. Болезнь вашего превосходительства имеет политическое значение. Это значение нужно упрочить. Чем больше участия примет народ в страданиях вашего превосходительства, тем лучше.

Национальный герой. С началом моей болезни коммунистической партии пришлось поужаться, молодой человек.

Вайтблейк. И немало.

Национальный герой. Никаких стачек, никаких требований повысить зарплату.

Вайтблейк. Поразительно!

Национальный герой. Меня интервьюировали.

Вайтблейк. Эффектно.

Национальный герой. Фотографировали прокаженный палец.

Вайтблейк. Это заставило нас содрогнуться.

Национальный герой. Меня изображали в кругу моей озабоченной семьи.

Вайтблейк. Мы разделяли ее озабоченность.

Национальный герой. В окружении плачущих школьников.

Вайтблейк. Мы все плакали.

Национальный герой. Я собираюсь написать книгу «Я стражду».

Вайтблейк. Мы страждем вместе с вами.

Национальный герой. Чего же вы хотите еще от смертельно больного? Все в порядке.

Вайтблейк. Конечно, успехи значительные, ваше превосходительство, в этом нет никакого сомнения. Недостает лишь одного документа, который зафиксировал бы весьма существенный момент — любовь и почитание со стороны малых мира сего. Тут-то и необходимо ваше содействие. Изволите вы, ваше превосходительство, принимать кого-либо в клинике?

Национальный герой. Принимать? Но ведь вчера только, кажется, я принял делегацию женского союза?

Вайтблейк. Несомненно.

Национальный герой. И конгресса филологов.

Вайтблейк. Да, действительно.

Национальный герой. Сегодня — железнодорожников и банковских служащих.

Вайтблейк. Совершенно верно.

Национальный герой. Завтра — масонов.

Вайтблейк. Само собой разумеется.

Национальный герой. Епископат и филателистов.

Вайтблейк. Конечно, все это имеет политический вес, кто может в этом усомниться? Но теперь речь пойдет, ваше превосходительство, о более значительном и глубоком. (С теплотой в голосе.) Не соизволите ли вы, ваше превосходительство, принять двух инвалидов? Слепого и безногого.