Пьеса создавалась в годы, когда в условиях усиливающейся гонки вооружений и накопления средств массового уничтожения участились дискуссии о нравственной ответственности ученых-физиков за возможные последствия их ошеломляющих открытий. Дюрренматт выдвигает парадоксальный тезис о том, что человечество просто не в состоянии употребить без вреда для себя научные открытия, сделанные опередившими свое время гениями. В мире, который у Дюрренматта ассоциируется с сумасшедшим домом, нравственные терзания осознавшего губительность для человечества своих «озарений» ученого лишены смысла. Безумные устремления к господству над миром и логика выживания несовместимы. В одиночку с надвигающейся катастрофой не справиться. Значит, человечеству не остается ничего другого, как преодолеть идеологические, политические, этнические и прочие разногласия и объединиться в борьбе за выживание. Такой вывод напрашивается из «Тезисов», но он не вытекает из пьесы, в которой преобладают мотивы безысходности. Таким образом, «Тезисы» как бы выполняли функцию брехтовского «приема очуждения», помогая домысливать в нужном направлении то, что в пьесе доведено до «наихудшего конца».
Скрытая полемика с Брехтом ощущается и в этой пьесе, появившейся через два года после неудачи с «Франком Пятым». В драме «Жизнь Галилея», написанной в конце 30-х годов в эмиграции, когда до Брехта дошла весть о расщеплении немецкими физиками атома, главным действующим лицом выступает великий ученый. В первом варианте Брехт оправдывает своего героя за отречение от научной истины (главное — выжить, наукой можно заняться потом, втайне от властей), но в последующих решительно его осуждает. Писателя до конца жизни не покидала надежда, что с помощью искусства можно предостеречь человечество от необдуманных шагов и таким образом содействовать «изменению мира». У Дюрренматта такой надежды нет, он считает себя не терапевтом, а диагностом. Он знает, что писателям не дано спасти мир, они могут только запечатлеть его агонию.
Разные политические и эстетические взгляды, разные подходы, но проблема одна и «сверхзадача» тоже одна — предостеречь, научить заглядывать в будущее и не повторять ошибок прошлого. Брехт подвергал критике вполне определенное общественное устройство, Дюрренматт же выискивал изъяны в устройстве всего мироздания, не претендуя при этом на истину в последней инстанции. «Я никогда не повторял его (Брехта) ошибок, — писал Дюрренматт, — я ошибаюсь по-другому».
Геркулес и Авгиевы конюшни
Сюжет об одном из подвигов Геркулеса Дюрренматт использовал сначала в радиопьесе (написана, поставлена и опубликована отдельной книжкой с иллюстрациями автора в 1954 г.). В 1962 г. Дюрренматт переделал радиопьесу в комедию для театра, премьера которой состоялась в марте следующего года в цюрихском Шаушпильхаусе. Режиссер — Леонард Штеккель, художник — Тео Отто, композитор — Рольф Лангнезе. В ролях: Геркулес — Густав Кнут, Деянира — Яне Тильден, Авгий — Эрнст Шредер, Иола — Криста Вич. Постановка успеха не имела. В образе Элиды, погрязшей под толстым слоем навоза, швейцарцы — и не без оснований — увидели пародию на свою собственную страну. Речь в комедии идет о молоке, сыре и животноводстве, а «навоз» можно истолковать как коррупцию, косность и бюрократизм. Правда, пьеса дает основания и для более широких обобщений. Но цюрихским зрителям показалось, что картина действительности чересчур искажена. Неудачей закончилась и еще одна попытка спасти пьесу, предпринятая в 1980 г. Лучшим вариантом осталась все же радиопьеса.
На русском языке комедия впервые опубликована в 1969 г.
В откликах на постановки критики указывали на резкий диссонанс между насмешливо-фривольным тоном комедии и неожиданно серьезным, без тени иронии финалом, прославляющим радости созидательного труда. Спасение от «навоза», утверждается в финале, — не в подвигах «национальных героев», а в незаметном повседневном труде на земле. Только так навоз превратится в жирную почву и начнет плодоносить. Многие посчитали эту концовку просчетом. Но Дюрренматт — слишком опытный автор, чтобы допускать подобные промахи, скорее всего, это сделано им сознательно, хотя и не без элемента шутливой игры (вспомним немотивированный «счастливый» финал мольеровского «Тартюфа»).
Метеор
Работа над комедией о смерти и воскрешении шла на протяжении двух лет — с 1964 по начало 1966 г. когда в цюрихском Шаушпильхаусе состоялась премьера. Режиссер — Леопольд Линдтберг, художник — Тео Отто. Главную роль сыграл Леонард Штеккель. Постановка имела успех. Критика в многочисленных откликах нашла пьесу трудной для истолкования, но чрезвычайно интересной для сценического воплощения. Лишь религиозные издания однозначно осудили комедию за «богохульство».
Дюрренматт назвал «Метеор» самой личной своей комедией, но не соглашался с теми, кто в образе Швиттера искал черты биографии его создателя. Выступая на публичном обсуждении «Метеора» в Цюрихе, Дюрренматт познакомил слушателей со своими тезисами к пьесе. Свою задачу драматург видел в том, чтобы показать человека в «ничейном пространстве» между жизнью и смертью, когда становятся ненужными и рвутся связи индивида с окружением, с условностями жизни в обществе. Отбрасывая эти основанные на приспособленчестве и лжи связи, человек как бы обретает новые, необъяснимые рациональным путем силы, которые позволяют ему, сверкнув напоследок, точно метеор на небосводе, ярко и яростно выразить себя, свою неповторимость. Но они же не дают ему обрести желанный покой, вынуждают мучиться своим неприкаянным одиночеством и даже заставляют умирать других. Воскрешение Швиттера, или его неспособность умереть окончательно, воспринимается как нарушение общественного равновесия, как «скандал».
На русском языке пьеса впервые опубликована в 1967 г.
Анабаптисты
Комедией «Анабаптисты» открывается третий, и последний, период творчества Дюрренматта. В это время преобладают переделки и обработки драматургом уже существующих произведений — своих и чужих. Но и в оригинальных пьесах («Подельник», «Срок», «Ахтерлоо») бросается в глаза трансформация мировоззренческих и художественных принципов Дюрренматта. Из склонного к философствованию комедиографа он превращается в философа, использующего театральные подмостки для популяризации своих воззрений на мир и человека.
«Анабаптисты» (или «Перекрещенцы») — радикальная переделка самой первой драмы Дюрренматта «В Писании сказано» (1946). Работа над переделкой шла в 1966 г. Премьера состоялась в цюрихском Шаушпильхаусе в марте 1967 г. Режиссер — Вернер Дюггелин, художники — Тео Отто и Рудольф Хайнрих. Главные роли исполнили Густав Кнут (Книппердоллинк), Эрнст Шредер (Бокельзон), Петер Брогле (монах), Курт Бек (император Карл), Вилли Биргель (кардинал и Маттизон). Зрители и театральная критика встретили постановку сдержанно. Сценические воплощения, предпринятые другими театрами Швейцарии и Германии, также не увенчались особым успехом. Виной тому, по мнению критиков, была тенденция к иссушению языка и стиля, к художественной аскезе. Драматург значительно сокращает количество монологических партий, отказывается от исторического колорита: от сочного лютеровского языка и библейских выражений первого варианта в «Анабаптистах» не осталось почти ничего. Зато резко возросла роль пародии. Пародируется все: библейские предания, античная мифология, образы верующих и пророков, сама история. Дюрренматт в сатирическом, гротескно-пародийном свете показывает движение перекрещенцев, возникшее в 1525 г. в Цюрихе, распространившееся по Европе, получившее реальное воплощение в вестфальском городе Мюнстере, где революционеры-анабаптисты, требовавшие отказа от собственности, вторичного крещения в зрелом, сознательном возрасте и многоженства, захватили в 1534 г. власть, и закончившееся разгромом бунтарей против власти и казнью оставшихся в живых зачинщиков. Железные ящики, в которых были выставлены для обозрения их тела, до сих пор хранятся в башне церкви св. Ламберта.
Среди действующих лиц комедии много реальных исторических фигур, таких, например, как Иоганн Бокельзон из Лейдена (1510–1536), радикальный вождь перекрещенцев, или Бернхард Книппердоллинк, бургомистр и богатейший гражданин Мюнстера. Но Дюрренматт не стремится к исторической правде, он воспринимает историю как материал для «сценических историй», которыми можно пользоваться по своему усмотрению. «Надо писать полезные истории для сцены, — утверждал он, — а не устраивать на сцене уроки истории». Поэтому во втором варианте ослаблен религиозно-исторический аспект и усилен аспект социально-политический, подаваемый тоже в гротескном преломлении. Одурманенные обещаниями устроить в их городе «новый Иерусалим», земной рай, жители Мюнстера, оказавшиеся под властью деспотии Бокельзона, предстают жертвами ловких проходимцев, преследующих свои честолюбивые, корыстные цели. Смешон и жалок Книппердоллинк, поверивший демагогу Бокельзону и якобы ради «спасения души» отдавший ему все — состояние, доброе имя, жену, дочь. Сомнительна и фигура престарелого победителя — епископа, огнем и мечом подавившего бунт своих подданных и призывающего в финале «очеловечить» этот бесчеловечный мир.
