А пока мой собственный дом закрыт был, я в этот шел. Ничего, стерпит Вяземское имущество. Я теперь здесь не чужой.

— Совсем-совсем? — уточнил, поглаживая ее поверх тонкой ткани белья. Белоснежка подалась навстречу бедрами, ее тело словно слово «нельзя» не знало. Я наклонился, губами приникая к трусикам, поцеловал сквозь них.

Как же пахла она, умопомрачительно. Даже сейчас, после родов, в ней оставался ещё аромат невинности пополам с женской греховностью.

Я вдохнул глубоко, а потом не выдержал, лизнул. Прямо поверх ткани. Белоснежка вздрогнула, простонала глухо.

— Нельзя, — протянула, а сама опять мне бедрами навстречу, точно призывала продолжить.

Два раза намекать не пришлось, я отодвинул тонкую полоску ткани в сторону, слегка раздвинул ее губки и приник ртом. Белоснежка выгнулась, попыталась колени свести, но я не дал.

Провел языком по нежной коже, обводя клитор. Ввел осторожно палец внутрь — ещё недостаточно влажно, нужно ещё.

Лиза снова встрепенулась, но я оторвался на мгновение от нее, чтобы произнести:

— А ну, тихо лежи, — и продолжил начатое. Лиза пробормотала в ответ что-то бессвязное, но сопротивляться перестала. Ее тонкие пальцы скользили по моему затылку, а мой язык — между ее ног.

Я чувствовал, как набух ее клитор, надавил на него сильнее, и Белоснежка вскрикнула, бурно кончая.

В кроватке завошкалась маленькая Иман. Мы замерли на секунду, прислушиваясь к тому, проснется дочь или нет. Я и не думал о том, что надо быть осторожнее. Что теперь рядом в кровати спит важный человек, чей покой надо беречь.

— Тшшш, — прошептала Лиза, голос ее был охрипшим, — тшшшшш…

Тяжело вздохнув, точно нехотя, Иман уснула дальше. А я подтянулся на локтях, нависая над Белоснежкой. В темноте лица не разглядеть толком, только глаза мерцают. Провел пальцем по щеке, так и есть — слезы текут. Ну, блин, здрасти — приехали.

— Ты чего? Больно было?

Она так головой из стороны в сторону замотала, что едва не съездила мне по носу.

— А чего ревём тогда?

— Хорошо, — всхлипнула она. С ума сойти с ней можно, честное слово.

Только слезы ее неожиданные мой настрой сбить не смогли. Я все ещё хотел ее жутко, до дрожи.

— Я осторожно, — шепнул на ухо, склоняясь к ней, — скажи, если будет больно.

Она кивнула, касаясь моего плеча, обхватила ладошками за спину. Я вошел, очень медленно, и замер, привыкая к Белоснежке заново.

Ощущения были другими. Не могу точно объяснить, но хуже не стало точно, хотя я боялся. Как-никак, оттуда целый человек вылез. Пусть и маленький, в два килограмма весом.

Было по-другому. Но мне все равно нравилось, она по-прежнему оставалась моей Белоснежкой. Матерью моей дочери.

Я задвигался, медленно сначала, давая ей привыкнуть, а потом все быстрей. Сложно было себя сдерживать, хотелось до упора, трахать ее, чтобы искры из глаз, но я ж не зверь.

От каждого толчка все внутри приятно сжималось, каждое движение как ток по оголенным нервам.

Она постанывала, но точно не от боли. Я ноги ее в коленях согнул, развел в стороны, чтобы проникнуть глубже.

Так хотелось сейчас рассмотреть ее. С большой грудью, полной молока, с темными сосками. Живот уже плоский стал, точно и не рожала, только бедра круглее.

Женственнее, вкуснее. Мне такой она нравилась ещё сильнее. Все ее изменения в теле благодаря мне произошли, и это тоже заводило, давало какую-то дикую, необузданную власть над ней.

Но я не собирался причинять ей боль, ни за что. Наоборот, мне хотелось, чтобы и она кончала подо мной, чтобы с губ срывалось мое имя.

Оргазм наступил быстро, я вошёл ещё несколько раз, а потом кончил ей на живот. Хотелось внутри остаться, заполнить ее до конца своим семенем, но побоялся. Один плод нашей любви уже лежал на кровати рядом, а я не знал, безопасно сейчас или нет.

Сперма вытекала горячими толчками, дыхание сбилось, рваное, горячее, а мне пиздец как хорошо было. Лег сбоку от Белоснежки, привлекая ее к себе, прижал попой к пульсирующему ещё члену.

Хорошо.

— Хорошо, — точно мысли мои вслух повторила.

Голос сонный, да и меня в сон морило. Я лежал, ощущая под рукой сердцебиение Белоснежки.

— В ванну надо.

— Потом сходишь.

Сил шевельнуть рукой не было. Только прижимать ее к себе крепко, чтобы никуда не отпускать.

Закрыл глаза, лениво думая, что дел впереди дохрена. С пацанами перетереть надо предстоящие дела, разговор будет сложный и не особо приятный. Но — не сейчас.

Сейчас я слушал дыхание двух самых важных для меня людей и улыбался.

Лиза

Я не должна была соглашаться на эту свадьбу, я знаю. По факту, я на неё и не согласилась. Однако Имран, умиротворенный сексом, моей близостью, свободой, наконец, так спокойно уснул, что, похоже, был уверен — я сказала «да».

Однако, вскоре проснулась Вера. Чем больше она крепла, тем громче становилась, поэтому сразу же меня разбудила, и Имран сонно ворочаться начал. Замуж я за него не пойду, но все равно — жалко. Пусть спит.

Дала дочке грудь. Насытилась она быстро, сосала жадно, словно пытаясь наверстать все дни, что мы не вместе были, но уснуть отказалась. То втянет сосок в рот, то языком вытолкнет, кряхтит недовольно, ножками упирается, выгибается. Я уж было решилась спуститься вниз, в гостиную, чтобы Имрану не мешать спать, да он проснулся окончательно.

— Дай мне, — сонно сказал он.

— Спи, все в порядке, — отмахнулась я.

— Дай мне мою дочь, — теперь в его голосе металл.

Отдала — вот пусть мучается сам. Имран легко её взял, для него она, наверное, совсем ничего не весит, моя крошка. Я подавила минутный страх, вспомнив, как она у него на руках дышать перестала. Всё будет хорошо, Вера окрепла, она сильная.

— Спи, — велел Имран. — Сиськи она уже насосалась, дальше мы сами.

Легко сказать — спи. Я лежу на них смотрю. Имран закинул подготовленные поленья в камин, разгорелся, раскрасил все в рыжие тона огонь. Ходит по комнате бесшумно, как только он умеет, и тихонько что-то дочке говорит. На нем лишь одни брюки, и я могу вдосталь любоваться тем, как отблески огня играют отсветами на смуглой коже его груди.

Он так красив. Ему так идёт это нечаянно отцовство. Ему так идёт наша дочь. И как мне сказать ему, что замуж за него не пойду.

— И чего ты тут в ночи возмущаешься? — тихо спросил Имран у Веры. — Не трогал я твои сиськи. Ну, почти не трогал, нельзя быть такой жадиной.

Я покраснела, а Вера что-то тихо прокряхтела, агукать она не умела ещё. Любовалась ими да так и уснула, не заметив, как.

Утром проснулась, грудь полна молока, на сорочке пятна, а постель моя пуста, и детская кроватка тоже. Подавила минутную панику — теперь у нас папа есть. Но вниз летела быстрее ветра.

Имран за столом сидел, в компании своих, а Надя щедро наваливала всем каши и блинов, на плите стояло разом три чайника. Нужно будет нанять ей помощницу, подумала я, одна она не справится, старенькая же. Проходя мимо Имрана Надя каждый раз щурилась, внимательно присматриваясь.

Я на дочку глянула — спит у папы на руках, хорошо все, и бросилась помогать старушке.

— Дай, — попросила я и забрала стопку тарелок. — Тяжёлые же, не таскай сама, вон мужиков сколько, пусть помогают.

— Я не пойму, — шёпотом спросила она. — Этот вот сидит с Верой, он новый или старый?

— Новый, — снова покраснела я.

После завтрака, после того, как дочь покормила и перемыла посуду, снова осталась одна, один на один со своими мыслями. Вера спит в люльке, а я все думаю, как же Имрану сказать, что замуж за него не пойду. Неправильно это. Мужики все на улицу высыпали, что-то бурно обсуждают, жестикулируют. Я Веру оставила в гостиной под присмотром Снежинки и решилась отлучиться на пять минут. Полезла на чердак.

Дом этот нашей семье много-много лет принадлежал, и чердак это просто семейный музей. Здесь в чехле и висело мамино платье свадебное, это я помнила ещё с детства. Тут сухо было и чисто, оно сохранилось, пусть и запылилось. Я как следует его отряхнула и вниз понесла.