Париж 1925
«Божественный огонь строптивый конь…»
Божественный огонь строптивый конь
Несет меня с могуществом поноса
А вы глядите дева из окон
Не видя дале розового носа
И вместе с тем прикован я ко вам
Так стрелка ищет полюс безучастный
Иль по земле летит стремглав кавун
Чтоб о него разбился мяздрой красной
Что может быть несчастнее любви
Ко вам ко вам о каменные бабы
Чьи пальцы слаще меда иль халвы
Чьи глазки распрекрасны как арабы
<1925–1927>
«Черепаха уходит под череп…»
Черепаха уходит под череп
Как Раскольников в свой раскол
Плач сыновий и рев дочерий
Высыпаются с треском на стол
Но довольно этого срама
Заведите ротор мотор
Мир трещи как оконная рама
Разрывайся как ватный платок
«Есть в этом мире специальный шик…»
Есть в этом мире специальный шик
Показывать что Ты лишен души
<1925–1927>
«Мне ль реабилитировать себя…»
Мне ль реабилитировать себя
За преступленье в коем все повинны
Кто улетал на небо бытия
Чтоб воинскую избежать повинность
Спохватываюсь и спеша пишу
С зловещими названьями записки
Слегка дымлю потом в петле вишу
Потом встречаю деву с легким писком
Над евою тружусь щипя власы
Под девою во мгле в земле гуляю
Иль ухожу на самые басы
Потом воркую или тихо лаю
Нагое безобразие стихов
Воспринимаешь ты как бы одетым
И спишь о странность тамошних духов
А мы пускаем газы бздим квартетом
<1926>
«Акробат одиноко взобрался на вышку…»
Акробат одиноко взобрался на вышку
Озирает толпу, что жует и молчит
Но оркестр умолк барабан закатился
Сладострастные дамы прижались к мужьям
А внизу хохотал размалеванный клоун
На спине расточая луну богачей
Он доподлинно знал о присутствии Бога
Профессиональный секрет циркачей
«Луна часов усами повела…»
Луна часов усами повела
Цифирью осклабилась безобразно
Лежит душа с улыбкою вола
Во сне во сне возвышенно и праздно
«В Америку ехали воробьи…»
В Америку ехали воробьи
На розовом дирижабле
Их встречал там Чарли Чаплин
Мери Пикфорд клялась в любви
И другие киноактеры
(Шура Гингер я впал в твой тон)
Заводили свои моторы
Надевали свои пальто
«Я пред мясной где мертвые лежат…»
Я пред мясной где мертвые лежат
Любил стоять, хоть я вегетарьянец.
Грудная клетка нежностию сжата
Ползет на щеки нестерпим румянец.
Но блага что сжирает человек
Сего быка с мечтательной подругой
Запомнит он потом на целый век
Какою фауне обязан есть услугой.
Хотя в душе и сроден мне теленок,
Я лишь заплакал в смертный час его.
Здоровый конь не тронет до сего
Лишь кони умирающие конок.
Благословен же мясника топор
И острый нож судьбы над грудью каждой.
Ведь мы любви не знаем до тех <пор>
Как умирающий воскликнет «жажду!»
Снежная пудра бульвара
Пудрится снегом бульвар пустой
Ночью тихо засыпают укусы
И раны от одичавшей жизни злой
Когда-то ласковой и золотисто-русой
Делает это куртизанка после свидания
Лицо помятое красное, исцарапанное ногтями
Засыпает слоем пудры
Чтобы опять служить любовным будням
Завтра опять новые раны следы
На свежем слое снега зачернеют гадко
И опять, когда уйдут они
Он будет пудриться украдкой
Спокойной пудрою молекул
Туманных блеск, себя покрыв
Под фонарем светящий сектор
Снежинок света молчалив.
Бред
Сегодня мертвецы опять вбивают гвозди
в свои большие медные гробы
кровавых капель распухнувшие грозди
чертят перед глазами красные круги.
Смотрите там в углу сидит унылый дьявол
и ловит на лету летящий моноплан
когда-то был царем и он когда-то правил
Теперь унылый черт сошел на задний план
Какой-то там мертвец проснулся слишком рано
он будит мертвецов соседей по гробам
Фосфорицитный свет шипя течет из раны
течет и расплывается, загнивши, по губам
Я, кажется, больной и очень слишком нервен
Я, кажется, умру через четыре дня
нет просто тяжело какой-то орган прерван
но как светла и легка душа
«В полдневный час белеет синева…»
Л.К.
В полдневный час белеет синева
В пыли старьевщик прекращает пенье
Меланхолически дневное синема
Чуть слышным звоном слизывают тени
Внутри рояль играет чуть живой
Над призраком какой-то славы прежней
Мир на вершине солнечной кривой
Замедлил шаг прислушиваясь к бездне
Больным сердцам мила дневная тьма
Но где-то дальше грохот отдаленный
И над скольженьем светового дна
По тонкой крыше тает шелест сонный
А вечером прозрачна синева
Лоснится кашель сыростью осенний
И холодом омытая листва
Средь желтых луж бросает ярко тени
Ах молодость тебя нельзя забыть
Косой огонь вечерняя погода
И некуда идти и некого любить
Безделие и жалость без исхода
Всю ночь в кафе под слабый стук шаров
О чем Ты пишешь. Утро голубеет
И соловей из глубины дворов
Поет таясь как он один умеет
Ах это все не верится Тебе
Что это так что это все что будет
В казарме день играет на трубе
И первые трамваи город будят.
