Если человек не живет в окружении богачей, его сожаления по поводу своего примитивного существования тоже могут быть непродолжительными. Вот что пишет по этому поводу Роберт Франк:
«В молодости, сразу после окончания колледжа, я, будучи волонтером Корпуса мира, работал в непальской деревне. В моем однокомнатном доме не было никаких удобств — ни электричества, ни воды, ни канализации. Рацион местных жителей не отличался разнообразием, и в нем практически отсутствовало мясо. Хотя поначалу бытовые условия и шокировали меня, тем не менее самым замечательным в моем непальском опыте было то, как быстро они стали казаться мне нормальными. Понадобилось каких-нибудь несколько недель, чтобы я перестал чувствовать свою ущербность. Воистину, получая ежемесячную стипендию в размере $40, я был богаче большинства жителей деревни и казался себе вполне преуспевающим человеком. Подобное чувство вновь вернулось ко мне лишь в последние годы»
Если отдельный человек, как правило, не чувствует себя более счастливым, когда у него появляется больше денег, то, может быть, коллективное счастье поддерживается на достаточно высоком уровне в периоды экономического подъема? Можно ли сказать, что сегодня американцы более счастливы, чем в 1940 г., когда в двух из пяти домов не было душа или ванны, отапливаться приходилось углем или дровами, а в 35 % домов не было канализации (Bureau of the Census, 1994)? Или возьмем 1957 г., когда экономист Джон Гэлбрайт назвал американское общество «Обществом изобилия». Среднедушевой годовой доход соответствовал нынешним $9000. Сегодня он превышает $20 000. А это значит, что по сравнению с 1957 г. нынешнее американское общество — «вдвойне более изобильное»: на деньги сегодня можно купить в 2 раза больше. Однако не все оказались на подъеме: прилив унес яхты дальше, чем лодки, и большой диспаритет доходов свидетельствует о том, что общество больно. Тем не менее лодки тоже не стояли на месте. Сегодня на одного американца приходится в 2 раза больше автомобилей, американцы примерно в 2 раза чаще бывают в ресторанах, а микроволновые печи, цветные телевизоры с большими экранами и персональные компьютеры есть почти в каждом доме. Что касается прочей бытовой техники, то с 1960 по 1997 г.:
— количество семей, имеющих посудомоечные машины, возросло с 7 до 50 %;
— имеющих машины для сушки одежды и белья — с 20 до 71 %;
— имеющих кондиционеры — с 15 до 73 % (Bureau of the Census, 1979, 1998).
Даже то, что когда-то было роскошью (ежедневный душ в 1950 г. могли позволить себе лишь 29 % американцев), в 1999 г., по данным Института Гэллапа, стало рутинной ежедневной процедурой для 75 % американцев. Вашим дедушкам и бабушкам ежедневный душ был «не нужен», а вот про вас, скорее всего, этого не скажешь.
Итак, стали ли счастливее американцы, которые полагают, что «очень важно» иметь много денег, и видят, что в течение последних четырех десятилетий их доходы постепенно растут?
Нет, не стали. Как следует из данных, представленных на рис. В.4, количество тех, кто считает себя «очень счастливым», за период с 1957 по 1998 г. немного уменьшилось (с 35 до 33 %). Став в 2 раза богаче, люди не стали счастливее. Одновременно увеличилось количество больных депрессией, особенно среди молодежи и людей среднего возраста (Seligman, 1989; Klerman & Wiessman, 1989; Cross-National Collaborative Group, 1992). По сравнению со своими дедушками и бабушками сегодняшние люди среднего возраста значительно более состоятельные, несколько менее счастливые, а риск депрессии и различных социальных патологий у них выше.
Рис. В.4. Способствует ли экономический рост психологическому комфорту? В то время как доходы (с поправкой на инфляцию) возросли, люди не стали счастливее, и сами признаются в этом. (Источники: General Social Surveys, National Opinion Research Center, University of Chicago; Bureau of the Census (1975); Economic Indicators)
Трудно удержаться от поразительного вывода: за последние четыре десятилетия мы стали значительно богаче, но наше субъективное мироощущение при этом не улучшилось ни на йоту. Сказанное справедливо и в отношении европейцев, и в отношении японцев (Easterlin, 1995). В Великобритании, например, резкое увеличение количества семей, имеющих автомобили, центральное отопление и телефоны, не сопровождается увеличением количества людей, считающих себя счастливыми. Этот вывод поразителен прежде всего потому, что он бросает вызов современному материализму: экономический рост в богатых странах не оказывает заметного позитивного влияние на мироощущение людей.
Почему материализм не приносит удовлетворения?
То, что экономический рост в богатых странах не приносит удовлетворения их гражданам, — действительно поразительный факт. Ещё более поразительна закономерность, проявляющаяся в том, что индивидуумы, наиболее активно стремящиеся к богатству, чувствуют себя менее благополучными, — закономерность, которая «очень четко проявляется во всех культурах, которые я изучал», пишет Ричард Райан (Ryan, 1999). Его коллега Тим Кассер, обобщая результаты их совместных исследований, приходит к выводу о том, что подобные ощущения типичны для всех людей, которые предпочитают собственное материальное благополучие «человеческим отношениям, самосовершенствованию и заботе об общественном благе» (Kasser, 2000). Результаты исследований Кассера и Райана (Kasser & Rayan, 1993, 1996) и их коллеги из Германии Петера Шмука (Schmuck, 2000) подтверждают результаты более ранней работы Перкинса (H. W. Perkins, 1991), который, проведя опрос 800 выпускников колледжа, показал, что среди тех из них, кто, разделяя нравственные ценности яппи, предпочел дружеским и семейным узам финансовый и профессиональный успех и престиж, считающих себя «весьма» или «очень» несчастными было в 2 раза больше людей, чем среди остальных их бывших соучеников.
«Зачем тратить деньги на то, без чего можно прожить, и труд — на то, что не приносит удовлетворения?
Прервите чтение и задумайтесь: какое событие минувшего месяца принесло вам как личности наибольшее удовлетворение? Кен Шелдон и его коллеги задавали этот и другие вопросы (о событиях минувшей недели и минувшего семестра) группе студентов университета (Sheldon et al., 2001). Затем они просили респондентов оценить, в какой мере наиболее знаменательное для них событие удовлетворило десять их различных потребностей. В качестве эмоциональных потребностей, с наибольшей полнотой удовлетворяющих им, студенты назвали самооценку, близость с окружающими и самостоятельность (чувство контроля над событиями собственной жизни). Деньги и роскошь как факторы, прогнозирующие удовлетворенность, оказались в самом конце списка, т. е. получили наименьшие рейтинги.
Мы знаем, чем чреват материализм для экологии и для личности… кажется, знаем. По данным социолога из Принстонского университета Роберта Вутноу, 89 % из более чем 2000 респондентов (репрезентативной выборки, представляющей все слои американского общества) считают, что «наше общество слишком материалистично» (Wuthnow, 1994). Читай: другие слишком материалистичны. Потому что 84 % респондентов также сказали, что хотели бы иметь больше денег, а 78 % — что «очень или весьма важно» иметь «красивый дом, новую машину и прочие приятные вещи».
«Второй закон Паркинсона: расходы растут пропорционально доходам.»
Так почему же мы не чувствуем себя более счастливыми, когда у нас появляются и красивый дом, и новая машина? Почему сегодня 41 % американцев (в 1973 г. их было только 13 %) считают, что в машине непременно должен быть кондиционер (Schor, 1998)? И как получилось, что вчерашние предметы роскоши — музыкальные центры для слушания компакт-дисков, цветные телевизоры и персональные компьютеры — сегодня уже считаются предметами первой необходимости, а завтра будут признаны безнадежно устаревшими? (Наш первый домашний компьютер, который загружался с помощью кассетного магнитофона, казался нам просто замечательным до тех пор, пока мы не приобрели более быстродействующую машину, а она, в свою очередь, перестала удовлетворять нас после того, как появился Pentium, «неповоротливость» которого скоро начнет раздражать нас.)
