— Сеньор, сеньор, не падайте духом! Мы побеждаем, наши берут верх! — утешал он его.

Действительно, испанцы отступали шаг за шагом все дальше и дальше в глубь города, от окраины к центральному, более высоко лежащему кварталу города. Теперь уже образовались две сплошных группы неприятелей, которые дрались друг с другом. За спиной сражающихся, там, где прошел бой, из всех домов выходили горожане, вооруженные косами, топорами и дрекольем и присоединялись к своим защитникам, а женщины и дети спешили к колодцам с самой разной посудой, чтобы утолить наконец мучившую их жажду и облегчить страдания больных и раненых.

Все помнили, что Концито — последний город в Перу, оставшийся еще во власти испанцев, а потому разбить и победить их здесь теперь значило окончательно очистить всю страну от ненавистного чужеземного ига.

На тех улицах, откуда испанцы были уже вытеснены, жители спешили взламывать топорами заколоченные двери погребов, превращенных испанцами в тюрьмы для своих военнопленных и всех, чем-либо провинившихся перед ними жителей города, в тюрьмы, где они бессовестно морили людей голодом, лишая их воздуха, света, предоставляя их на съедение крысам.

Из этих сырых, темных подземелий сейчас выходили шатаясь, едва держась на ногах, не люди, а какие-то тени, живые скелеты, которые были не в состоянии переносить свежий воздух и дневной свет и тут же лишались чувств.

Женщины и дети, узнавая в них своих близких, громко рыдали. Другие напрасно искали своих родных среди этих живых мертвецов — их давно уже вынесли и зарыли без всяких церемоний и молитв. Их умирало так много в тюрьмах, что ежедневно приходилось хоронить целыми десятками.

Между тем поле битвы отодвигалось дальше и дальше. Защитники со всех сторон теснили врагов. Повсюду, где только ряды испанцев начинали редеть, врывались добровольцы и державшиеся в засаде индейцы и опустошали их ряды, или же гнали беспощадно бегущего врага.

Теперь уже поле битвы было перенесено из города в загородную часть его, где среди превосходного парка находились богатые виллы и дворцы. Здесь испанцы, казалось, готовы были прочно засесть. Здесь, упираясь в отроги Кордильер и имея перед собой великолепное горное озеро, лежал, окруженный кольцом своих белых каменных стен, монастырь Святого Филиппа, а за его оградой, в нескольких десятках саженей, возвышались здания университета, суда и главного городского собора. Двери и окна собора и университета давно уже были выломаны, и испанцы крепко засели в них, осыпая защитников города градом пуль.

В передних рядах бился, как бешеный, Рамиро. Вот в первых лучах восходящего солнца — тот дом, где он родился и вырос, всего ведь в нескольких шагах! Но между ним и монастырской оградой целый лес штыков. Если испанцам удастся прорваться через ограду и засесть за монастырской стеной, сражение может затянуться на несколько дней.

Вдруг из толпы раздался чей-то веселый, радостный голос:

— Да здравствует Перу! Ура! Здравствуйте, сеньор Эрнесто!

— Ах, это ты, Модесто! Здравствуй! Что, они держали тебя в плену?

— Да, в сыром погребе с крысами, экие черти! Ну, да что! Вот я и опять на свободе, а поручение ваше я выполнил, вот сейчас только видел монаха, который сказал мне, что настоятель жив еще, хотя и очень слаб, так слаб, что каждую минуту ждут его конца.

— Боже правый! — воскликнул вне себя Рамиро. — Боже правый! Он умирает, а мы стоим здесь!

Вдруг испанцы ворвались в ограду и со стен посыпался град пуль: перуанцам волей-неволей пришлось отступить, чтобы не стать мишенями для неприятельских выстрелов.

— Сеньор! Сеньор, уходите отсюда, надо отступать!

— Никогда, никогда! — воскликнул он. — Ни за что!

Но не успел он докончить, как толпа оттеснила его за университетское здание, а испанцы заняли монастырь.

Прислонясь головой к стене, Рамиро стоял в каком-то оцепенении, близком к помешательству. Бенно, оказавшийся поблизости, подал ему флягу с вином.

— Выпейте, сеньор, выпейте хоть немного, прошу вас! Ведь мы уже у цели, рано или поздно испанцы должны будут сдаться.

— Рано или поздно! Ах, Бенно, там что-то надорвалось! Что-то треснуло, я это чувствую, — сказал он, указывая на голову, — я не знаю, что… — он не договорил и закрыл глаза.

По улице раздался вдруг бешеный галоп лошади, кто-то мчался во весь опор.

— Где ваш предводитель, друзья? — крикнул подскакавший к толпе добровольцев солдат в мундире перуанских войск. — Генерал Мартинец просит вас, если возможно, продержаться еще хоть четверть часа во что бы то ни стало, он сейчас будет здесь с двумя полками регулярной пехоты.

Громкое «ура» огласило воздух, приветствуя эту радостную весть.

— Слышите, сеньор Рамиро? Слышите?

— Ах, да, да… но, Боже мой! Может быть, уже будет поздно!..

Между тем все засуетились, все будто ожили. Жители без устали уносили с поля битвы убитых и раненых в свои дома, где женщины ухаживали за ними, облегчая, по мере возможности, их страдания. Много жертв принес этот день. Тренте потерял одно ухо, но эта рана не особенно его огорчала. «Ведь у меня еще осталось другое!» — шутливо заявил он.

— Но где же Обия? — разом спросило несколько встревоженных голосов.

— Здесь! — послышался короткий ответ индейца.

Но так как он не прибавил к этому ни слова, то все стали озираться, ища его. Он стоял, прислонясь к стене, бледный, со страшно изменившимся лицом и, по-видимому, едва держался на ногах. Но, благодаря традиционному стоицизму индейцев, он не жаловался, не стонал, молча перенося страшную боль, которую причиняла ему раненая рука: в еще не зажившую рану попала другая пуля. Потеря крови от свежей раны совершенно обессилила его, а дневной зной усиливал лихорадочное состояние, но Обия молчал.

Находящийся поблизости доктор Шомбург тотчас же убедился в тяжелом положении больного и с помощью сеньора Эрнесто и Бенно ему удалось наконец, хотя и не без труда, заставить мужественного вождя дать унести себя на носилках в дом сеньора Эрнесто, куда за ним немедленно последовал и доктор, чтобы сделать перевязку и оставить его на попечение одной из добрых женщин, посвятивших себя в этот тяжелый день всецело уходу за больными и ранеными.

Но вот через очищенную от испанцев часть города с громкой торжественной музыкой приближались к монастырской ограде два полка регулярной перуанской пехоты.

С этими свежими силами, слившись в одно, ожили и воспрянули духом истомившиеся и уже обессилевшие добровольцы, и бой закипел с новой силой.

Генерал Мартинец сердечно приветствовал добровольцев и индейцев, воздавая должное их мужеству и героизму и ласково ободряя всех. Невзирая на беспрерывный огонь неприятельских ружей, перуанским солдатам удалось-таки ворваться в монастырскую ограду, и теперь в этой священной ограде закипел беспощадный рукопашный бой. Свежая, бодрая, постоянно воодушевляемая своим командиром перуанская пехота всюду теснила испанцев. Вскоре они были прижаты к самой стене и искали спасения во внутренних помещениях и коридорах монастырского здания. Здесь, где всегда раздавались только слова благословения, славословия и прощения или слова раскаяния и утешения, теперь лилась кровь, брат шел на брата, слышались стоны и проклятия. Но вот перуанцы стали замечать, что враги их заметно убывают, точно исчезают куда-то, и наконец обнаружили, что испанцы, как кошки, один за другим, бросая оружие и патроны, бежали, выскакивая из окна одной отдаленной кельи на задний двор монастыря. В этом дворе, как раз напротив окна, были приставлены к стене ограды несколько лестниц, по которым эти беглецы проворно взбирались, чтобы, добравшись до верха стены, спрыгнуть вниз, прямо в воду примыкавшего к монастырской стене горного озера и бесследно исчезнуть.

Этих бегущих солдат, думавших единственно о спасении своей жизни, даже не преследовали. Куда только ни падал взгляд, всюду мелькали бегущие испанцы, забывшие о долге и чести и спасающие только свою шкуру.