— Да, я знаю, — грустно прошептала Эми и вдруг оживилась. — Как ты думаешь, может быть, Кэсси нас возьмет? Мне кажется, она нас любит. Что, если она захочет стать нашей приемной мамой?

Коуди горько хмыкнул. Что будет делать шлюха с двумя маленькими детьми? Ему не хотелось обнадеживать Эми несбыточными мечтами.

— Сомневаюсь. Послушай, Эми, давай на какое-то время оставим все как есть. Пока я здесь, вы будете жить на ранчо. А потом я постараюсь найти семью, которая захотела бы вас усыновить.

Коуди даже в темноте увидел, вернее, сердцем почувствовал счастливую улыбку, озарившую маленькое личико Эми.

— Значит, нам можно называть тебя папой? Ради Брэди, — добавила она умоляющим тоненьким голоском.

Коуди тяжело вздохнул, сдаваясь. Он слишком устал, чтобы продолжать спор. — Хорошо, согласен. Но только поменьше меня беспокойте, ладно?

И тут Эми сделала то, от чего Коуди пришел в совершеннейшее смятение, граничащее с ужасом: обняла за шею, притянула его голову к своей и нежно чмокнула в щеку.

Чуть не подавившись от неожиданности, Коуди отпрянул от кровати и пулей вылетел из комнаты, словно его укусила гремучая змея. Спускаясь в холл, он дрожал с головы до ног, а сойдя вниз, прислонился к стене, чувствуя необходимость на что-нибудь опереться. Лицо его побледнело, сердце колотилось как бешеное. Нет, ну это ж надо! Да лучше бы в этой комнате было полно диких зверей! Не дай Бог снова пережить такое! Если бы кто-то из крутых дружков Коуди увидел эту сентиментальную сцену в детской, Картер стал бы всеобщим посмешищем. Да-да, и еще каким посмешищем! Он, Коуди Картер, разведчик и проводник, всегда готовый нажать на курок, одиночка, перекати-поле, метис, ублюдок… «Господи, — мысленно возопил Коуди, — ну скажи, чем я перед тобой провинился, что ты сделал меня приемным отцом и ангелом-хранителем пьяниц, бродячих дворняг и павших голубок?!»

Адвокат Уиллоуби прибыл на ранчо на следующий день в полдень. Ирен увела детей во флигель — взглянуть, как там поживает Реб, а Коуди, Кэсси и Уэйн прошли вместе с адвокатом в кабинет, где Бак обычно занимался финансовыми делами. С тех пор как здоровье Бака пошатнулось, там прочно обосновался Уэйн, которому отец вынужден был передать все дела ранчо.

Уиллоуби уселся за столом, напротив которого расположились в креслах трое наследников, открыл кожаный портфель и извлек внушительную кипу бумаг. Он оглядел присутствующих из-под толстых стекол очков, откашлялся и стал неторопливо и рассеянно перебирать лежащие перед ним документы.

— Ради Господа Бога, Уиллоуби, вы когда-нибудь начнете? — ворчливо проговорил Уэйн. — Я чертовски долго ожидал этого момента, чтобы терпеть хотя бы еще минуту. Отец умер месяц назад; и у вас была масса возможностей привести бумаги в порядок. Уиллоуби пристально посмотрел на него:

— Всему свое время, Уэйн, всему свое время.

Близкий друг Бака Картера в течение многих лет, Уиллоуби отлично знал, что произойдет, когда он огласит последнюю волю покойного, и вовсе не стремился ускорить события, смакуя момент.

Наконец, разложив бумаги по порядку, Уиллоуби взял один из документов и начал читать. Первая часть завещания была стандартной: в ней Бак заявлял, что находится в здравом уме и твердой памяти и что его воля является незыблемой и не может быть нарушена.

Коуди небрежно развалился в кресле, недоумевая, зачем он все-таки сюда приехал, когда ему абсолютно не нужны те жалкие гроши, которые, по его мнению, мог оставить ему Бак. Коуди был молод, здоров как бык и с пятнадцати лет зарабатывал на жизнь самостоятельно. В данный момент ему больше всего хотелось оказаться в Сент-Луисе, в заведении Сэл, где он мог бы купить услуги Кэсси. Тогда ему не пришлось бы так страдать от приступов невероятного вожделения при каждом взгляде в ее сторону.

Кэсси, все еще облаченная в траур, сидела прямо, сложив руки на коленях и опустив глаза. Она думала о том, что вовсе не нуждается в пустяковых подарках, которые скорее всего оставил для нее приемный отец. Когда ей было действительно туго, он отказался ей помочь, а теперь она вполне может обойтись без его подачек. Не надо было сюда приезжать! Сидела бы себе спокойно в Сент-Луисе и знать бы не знала о существовании своего высокомерного, отвратительного, дубиноголового сводного брата-метиса! И никогда бы не испытала волнующего притяжения его неотразимых голубых глаз…

Уэйн нервно ожидал, когда же Уиллоуби начнет перечислять распределяемое имущество Бака. Уже много лет между ним и отцом отношения были крайне напряженными — с тех самых пор, когда Бак однажды раньше времени возвратился из деловой поездки и обнаружил его и Линду, кувыркавшихся в постели. Это случилось вскоре после возвращения Уэйна из колледжа и неожиданного побега его братца Коуди. Как только Уэйн увидел Линду, он сразу понял, что она за штучка, и предположил, что Коуди исчез так внезапно и без каких-либо объяснений потому, что еще не созрел для любовных утех с молодой и красивой мачехой.

Ненасытная, неугомонная Линда! Даже сейчас, при одной только мысли о ней, Уэйн почувствовал возбуждение. У Линды были аппетит и тело шлюхи, и она частенько бросала спящего Бака, чтобы предаться блуду с его старшим сыном. Когда Бак впервые накрыл их, он так рассвирепел, что получил первый инфаркт, после которого его бычье здоровье уже не восстановилось. Через несколько месяцев Линда умерла при родах, и ни Бак, ни Уэйн так никогда и не узнали, кто был отцом родившегося мертвым ребенка. Поскольку Коуди не давал о себе знать и, видимо, не собирался возвращаться, Бак, здоровье которого ухудшалось, скрепя сердце разрешил Уэйну вести хозяйство, и тот постепенно забирал все большую и большую власть на ранчо. Но Бак никогда не забывал о том, что произошло однажды, и до конца своих дней не мог простить этого Уэйну.

— Хм-хм!.. — громко откашлялся Уиллоуби, пытаясь привлечь рассеивающееся внимание наследников.

— Бак оставил четкие, хотя и достаточно специфические распоряжения о разделе своего имущества. Итак, начинаю: «Мой незаконнорожденный сын Коуди, если он пожелает возвратиться, должен быть принят на ранчо с распростертыми объятиями. Прости, что я пренебрегал тобой, сын. Я очень любил твою мать и сожалею, что не женился на ней».

Коуди возмущенно вскинул глаза.

Уиллоуби продолжал:

«Коуди я оставляю три четверти ранчо…»

— Три четверти?! Да это просто бред какой-то! Отец явно был не в своем уме, раз оставил этому ублюдку три четверти моего ранчо! — яростно возопил Уэйн, вскочив с места.

— Сядь, Уэйн, — холодным, жестким голосом приказал Уиллоуби. — Я повторяю: «Коуди я оставляю три четверти ранчо, а также три четверти всех моих средств и ценных бумаг».

Коуди был ошарашен. Наверное, это какая-то ошибка! Не в силах произнести ни слова, он ошалело смотрел на адвоката широко раскрытыми глазами. Может, он неправильно расслышал сказанное?

— «У моей приемной дочери Кэсси я тоже прошу прощения, — невозмутимо продолжал Уиллоуби. — Когда она обратилась ко мне за помощью, я все еще был очень зол на ее мать и поэтому не ответил на письмо. Надеюсь, что она примет мою помощь сейчас. Кэсси я оставляю четвертую часть Каменного ранчо и четверть моих средств и ценных бумаг. В случае смерти Коуди или Кэсси имущество остается их наследникам. Если ни у одного из них наследников не окажется, доля умершего остается живому. В случае же безвременной смерти обоих, при условии, что у них не будет прямых наследников, к моему великому сожалению, все имущество переходит моему старшему сыну Узину».

Это доконало Уэйна. Лицо его было ужасно. Он беззвучно открывал и закрывал рот, стараясь что-то произнести, но не издал ни звука; он так и сидел, словно пригвожденный к креслу, с безобразно исказившимися чертами.

Не дожидаясь, пока он обретет дар речи, Уиллоуби продолжал:

— «Уэйну я оставляю новый дом в Додж-Сити и ежегодную ренту в размере тысячи долларов. Он единственный, кто знает, почему лишен наследства. Пусть это знание преследует его до конца дней».