— Он, наверно, поддерживал отношения с одним или несколькими ессеями…

— Ты уверен?

— Это единственное объяснение.

— Мы должны вернуть Серебряный свиток, — твердо сказала Джейн. — Для этого нам необходимо встретиться с Руфью Ротберг, дочерью профессора Эриксона. Позавчера она приезжала в лагерь, провела там ночь и уехала вчера утром с вещами своего отца. Свиток она, возможно, взяла с собой.

Мы выехали на дорогу, змейкой бегущую к пещерам, и вскоре она круто пошла вниз, в самое пекло, в самую глубокую из земных впадин. Мы въехали в белую раскаленную пустыню, волнообразные дюны которой отражались в сверкающем зеркале Мертвого моря.

В самом низу впадины мы приблизились к береговой полосе, потом дорога свернула и повела нас направо, к каменистой террасе и скальным утесам.

Мертвое море мрачнело. Солнце опускалось за скалы Кумрана, за склоны, разрезанные тенями от заходящего солнца. Джип выскочил на ровный пологий склон слоеного мергеля, плавно спускающийся к морю и потом поднимающийся к первой террасе с развалинами Кумрана. Глубокий овраг сползал с террасы, перерезая мергелевый склон. Я попросил Джейн остановиться здесь. Мне не хотелось, чтобы она знала, где я живу.

Я немного помедлил, прежде чем выйти из машины.

— Когда я опять увижу тебя?

Она не ответила.

— Мы увидимся?

— Конечно. Я буду продолжать расследование. Возможно, мне удастся продать статью в «Biblical Archeological Review».

— А почему бы не в массовое издание…

— Серьезно, Ари, мне хотелось бы работать вместе с тобой. Встретимся завтра в Иерусалиме.

Она заглушила двигатель, потом добавила:

— Ты уверен, что здесь безопасно?

— Да, — ответил я, — не беспокойся.

— А вот мне страшно.

— Ты не должна ночевать в лагере.

— Я заказала номер в отеле в Иерусалиме.

— В каком?

— «Ле Ларомм», рядом с отелем «Кинг Дэвид»…

— В таком случае до завтра.

— Ари?

— Да?

— Когда я сказала, что мне страшно… Я хотела сказать… страшно за тебя.

Она смотрела мне вслед, как я шел один среди пустыни. А я иногда оборачивался, чтобы убедиться, что она все еще там, что я еще увижусь с ней, что не увижу, как она удаляется навсегда в этом расплывчатом заброшенном пейзаже, в котором я никогда ее больше не распознаю.

Возвратившись в пещеры, я сразу прошел в Скрипториум. Мне хотелось просмотреть копию с Медного свитка, где содержались указания, касающиеся сокровища Храма.

Я вошел в небольшое, смежное со Скрипториумом помещение, которое мы называли библиотекой.

Там я нашел интересующий меня пергамент: копия с Медного свитка была сделана мелким убористым почерком. Я немедленно начал его расшифровывать. В нем описывалось множество мест, различных тайников, в которых хранилось баснословное сокровище в виде слитков золота и серебра… Джейн упоминала о миллиардах долларов; она не ошибалась. Места, по которым было рассеяно сокровище, образовывали сложную систему болот, тянувшихся от Иерусалима до Иудейской пустыни и Мертвого моря. Все они географически поддавались вычислению на карте и были вполне доступны благодаря многочисленным дорогам и проходам, известным нам.

Вопреки моему мнению экспедиция профессора Эриксона не была такой уж безрассудной, как это казалось с первого взгляда, и могла оказаться в высшей степени доходной.

На следующий день я решил отправиться в Иерусалим, чтобы встретиться с Руфью Ротберг. Я сел в автобус, поднимающийся к Иерусалиму по дороге, протянувшейся вдоль пустыни примерно на тридцать километров. Дорога постепенно поднимается, потом внезапно скатывается в Иерусалим южнее мечети Неби-Семуль и нескольких новеньких особняков, проходит по университетским склонам в верхней части долины Креста к новому городу с уже разбитыми улицами и таким интенсивным движением, что можно подумать, что находишься в своеобразном восточном мегаполисе. Подъем к Иерусалиму обязателен, он дает возможность пообвыкнуть, смягчить изумление при виде его красоты, и радоваться ей, узнав ее поближе. Так жених готовится к встрече со своей невестой. Иудейская пустыня окружает Иерусалим со всех сторон, и город предстает оазисом посреди бесплодной равнины, усеянной камнями, после кольца из скалистых холмов, после безмолвия.

О друзья мои, как сказать вам о моем чувстве, как описать его и как понять? Я прибыл на главный автовокзал, где меня встретил гвалт молодежи и молодых солдат в униформе, поток пассажиров, снующих между машинами такси; таксисты громко окликали новоприбывших, пытаясь заполнить последнее свободное место; одинарные и двойные автобусы ждали часа отправления. Наконец-то я вновь очутился в суматохе, которая тепло, как в детстве, приняла меня в свои объятия; но теперь, когда я жил в пустыне, она вдруг показалась мне и близкой и чуждой одновременно. Я очутился на окраине Иерусалима; когда-то я частенько наведывался сюда.

А чтобы вы смогли меня понять, надо бы остановить вас на какое-то время и дать душой и сердцем полюбоваться этим уголком Иерусалима, который пребывает в каждом из нас. И город откроется, как перешеек, раскроется как на ладони, предстанет букетом розовых, красных и фиолетовых цветов. Иерусалим Исайи, увенчанный славой, утопающий в красотах, напоенный бесценными запахами, ароматами души… Иерусалим — мой город, мой свет, мое утро и мой вечер, с отблесками на камнях, раздавленных солнцем и омоченных росой. Этот Иерусалим открывал мне свои объятия, и я вновь находил — магией чувственной памяти, которая сильнее памяти обычной, — все иерусалимские утра, похожие на ночь, и все иерусалимские ночи, похожие на день; и люди торопливым шагом проходят этот город из конца в конец. Окрестности — пустыня, в ней нет никого, кроме моего друга, подруги, Иерусалима. В пустыне я живу среди одиноких скал, знойных долин, глубоких оврагов. Оазис пустыни — Иерусалим; прекрасная вершина, радость всей земли — гора Сион, возносящая Иерусалим в поднебесье; небесный город открывал мне объятия, и я был в его власти.

По Яффской дороге я дошел до северо-западного угла старого города, потом проследовал вдоль турецких крепостных стен до порта Яффа, который тянется до подошвы горы Сион, откуда дорога ведет в Вифлеем и дальше.

Я прошел вдоль Сиона. Сердцем я льнул к его стенам, а Сион, позолоченный солнцем, шествовал рядом, замедляя мои шаги у своих ворот, перед мирными стенами, дабы остановились мои ноги и я вошел, вошел, ведомый Благодатью, вошел, несмотря на мои беды, великолепным в славный город, нетронутый ложью и мерзостью, радуясь новости; я войду и воздам хвалу у ворот Сиона, вознесенного на самую высокую гору, я войду, неся на плечах другой город, заселенный поколениями людей, войду как благочестивый и удостоившийся чести: я войду в Вечность.

Так я и вознесся, всходя по Иерусалиму, поднявшись на вершину горы Мориа, и подобный взлет должен был завершиться на холме с живописными склонами, над охряно-серебристой долиной. На горе Мориа стоял храм Соломона. А передо мной, на юге, находился продолговатый холм Офел. К северу от Мориа возвышался холм Безет, а еще левее — Хорев, ниже которого и располагается гора Сион. А вокруг самого Хорева обвивается быстрая речка Кедрон, уносящаяся к Гееннской долине. А еще дальше, на северо-востоке, горизонт заслоняется горой Скопус и на востоке — Елеонской горой.

Там, на горе Мориа, находилась эспланада Храма, окруженная с востока долиной Кедрона, с юга — Гееннской долиной, с запада — долиной Тиропеон и с севера — холмом Безет, закрывавшим ее.

Если смотреть на эти долины с эспланады, начинает кружиться голова. Именно в самой высокой части Храма, откуда священнослужитель софаром оповещал о наступлении Шаббата, Дьявол и искушал Иисуса. У подножия Купола Скалы, на юго-востоке, где Авраам принес искупительную жертву, стоит грот, в котором захоронен пепел Красной коровы, священный пепел, используемый при совершении обряда очищения.