Они шли молча, и, только оказавшись под прикрытием заросших плющом и лианами каменных стен, Сона подняла наконец глаза и прошептала, глядя в лицо Андре:

— Почему вы… привели меня сюда?

— Я думаю, вы и сами знаете ответ, — мягко ответил Андре.

Он отпустил ее руку и стоял, глядя на нее сверху вниз, на ее маленькое удлиненное личико, ее прямой носик, ее огромные глаза, вопросительно поднятые к нему; очень медленно, точно желая продлить момент, и в то же время все еще опасаясь, что она может оказаться святой, которой никто не смеет касаться, Андре протянул к ней руки и нежно обнял ее.

Девушка не противилась; Андре чувствовал, как трепещет ее тело, и был уверен, что дрожь эта не вызвана страхом.

— Я уже сказал вам, что люблю вас, — произнес Андре тихим, проникновенным голосом, — но тогда существовали причины, по которым вы не могли мне ответить, и сам я не имел права говорить с вами о любви. Но теперь все преграды рухнули, их больше нет! — Его объятие стало крепче, и он продолжал:

— Я люблю вас, Сона! Я люблю вас в любом обличье, какой бы вы ни были! Но теперь я хотел бы узнать, каковы ваши чувства ко мне.

Она опустила глаза, и Андре, потрясенный ее красотой, подумал, что ни одна женщина на свете не может быть столь прекрасна.

— Я… я боялась, — прошептала она, — потому что думала, что вы… мулат.

— Я понимаю, — ответил Андре, — но я любил вас и тогда, когда думал, что в вас течет негритянская кровь, я любил бы вас, даже если бы в ваших жилах текла кровь негров всего мира! Уже тогда я чувствовал, что вы — моя! Но теперь уже ничто не может помешать мне просить вашей руки!

Говоря это, Андре слегка дотронулся пальцем до подбородка Соны и приподнял к себе ее лицо.

Он взглянул на нее и подумал, что вся она точно цветок нежной белой лилии, столь чистый и совершенный, что страшно было касаться его грубыми человеческими руками.

Потом Андре уже не мог больше ни о чем думать, не мог больше противиться своему желанию и, нагнувшись, коснулся губами ее губ.

Он поцеловал ее очень нежно, едва коснувшись губами; поцелуи его были словно крылья бабочки, легко порхающей над только раскрывшимся цветком. Таких мягких и прелестных губ никогда не было ни у одной из женщин, которых он целовал; наслаждаясь этим невинным и нежным прикосновением, Андре ощущал бесконечное невыразимое блаженство.

Это и есть любовь, подумал Андре, любовь, какой он еще не знал до сих пор, любовь, явившаяся ему как чудо, во всем своем божественном блеске и сиянии!

Поцелуи его стали более страстными и требовательными, и ему уже не надо было больше никаких слов, никаких объяснений; Андре чувствовал, что губы Соны отвечают на его поцелуи и что она любит его так же сильно, как он ее.

Он целовал ее не отрываясь, ничего не замечая вокруг, забыв обо всем на свете, пока они оба не стали частью этого ослепительного горячего солнечного сияния, аромата распускающихся цветов, томного гудения пчел, собирающих мед, легкого ветерка от крылышек вспархивающих птиц и трепещущей, полной жизни листвы деревьев в густой голубизне неба.

Наконец Андре поднял голову:

— Я люблю тебя, моя чудная, моя бесценная маленькая Святая! И я надеюсь, что ты тоже любишь меня хоть немножко.

Пробормотав что-то невнятное, она уткнулась ему в плечо.

— Поскольку ты открыла мне, что ты вовсе не монахиня и не давала обета, — сказал Андре, — то я сделаю то, о чем уже давно мечтал, моя прелесть, и сниму этот тюрбан с твоей чудесной головки!

Сказав это, он очень осторожно и бережно стал развязывать полосы ткани, окутывавшей ее волосы.

Материя была тонкая и мягкая, и стоило только Андре распустить последний узел, как волосы Соны водопадом упали на плечи.

Они были светлые, золотистые, как солнечные лучи, и Андре показалось, что он всегда знал это, чувствовал, что они должны быть именно такими.

Он дотронулся до них и спросил:

— Почему ты сразу не хотела сказать мне, кто ты?

Девушка глубоко вздохнула, потом тихо ответила:

— Я хотела сказать тебе… мое сердце говорило мне, что я могу тебе доверять, но я… боялась.

— Конечно, я понимаю, — мягко произнес Андре.

— Именно мулаты, когда все у-умерли, пришли… обыскивать дом; они перекопали весь сад, надеясь отыскать то, что там было зарыто; они думали, что найдут там сокровища.

Андре понял, что в армии Дессалина мулаты были самыми ловкими и хитрыми, и обычно именно им удавалось находить тайники, в которых плантаторы прятали свои деньги.

Негры, обуреваемые жаждой мести, не думали об этом; в них пылало только одно желание — убивать, уничтожать, жечь!

— Так вот почему ты убежала от меня, когда мы встретились в первый раз! — воскликнул Андре, вспомнив, какой ужас был написан тогда не ее лице.

— На плантацию давно уже никто не заглядывал, — объяснила Сона, — и я начала понемногу забывать… об опасности.

— Я не могу вынести даже мысли о том, сколько тебе пришлось пережить!

— А ты действительно… граф де Вийяре? — спросила Сона, словно боясь, что она ослышалась или что-нибудь не правильно поняла.

— Клянусь, что у меня такая же белая кожа, как у тебя, — сказал Андре, — но друг, который помогал мне в Порт-о-Пренсе, был настоящий мулат. Он объяснил мне, что с моей стороны было бы безумием пытаться пробраться сюда, не изменив предварительно своей внешности.

— Тебе и сейчас опасно здесь оставаться, — заметила Сона, и Андре уловил в ее голосе нотки страха. — Везде есть глаза и уши, всегда найдется кто-нибудь, кто с удовольствием выдаст белого человека.

Она оглядела сад, словно ожидала увидеть какого-нибудь соглядатая, затаившегося в кустах или среди цветов.

— До сих пор мне везло, — сказал Андре, стараясь ее успокоить, — и что бы мне ни угрожало, какие бы опасности ни подстерегали меня, все это будет еще слишком малой ценой за то, что я встретил здесь тебя, моя любовь!

Она подняла к нему свое лицо, и он увидел на нем выражение такого бесконечного счастья, какого ему никогда еще не доводилось видеть; Андре поцеловал ее снова, на этот раз страстно, исступленно.

— Я люблю тебя, — без устали повторял он, — люблю так, что ни о чем больше не могу думать. Теперь, родная моя, я могу увезти тебя с собой в Англию, к моей матери.

— Это будет не так просто, — заметила Сона. — К тому же сначала ты должен забрать сокровище, которое оставил тебе дядя.

Андре был влюблен, и в этот миг, когда он держал возлюбленную в своих объятиях, он совершенно забыл о том, для чего он здесь, зачем приехал на эту плантацию.

— Дамбаллах сказал мне, что сокровище даст мне Сона, — ответил он, — вот почему я искал ее.

— А теперь… когда ты нашел ее?

— Теперь я уверен, что у меня в руках сокровище в тысячу раз лучше и ценнее, чем все на свете деньги и драгоценности.

— Ты и правда так думаешь? — воскликнула Сона, и в этом возгласе зазвенело то бесконечное, немыслимое счастье, которым полна была ее душа.

— Ты не веришь мне? Ты все еще сомневаешься? — огорчился Андре.

Она прислонилась щекой к его плечу; движение ее было бессознательным, инстинктивным и удивительно ласковым — так ребенок стремится прикоснуться к тому, кого любит больше всего на свете.

— Любимая, прекрасная моя! — воскликнул Андре. — Когда мы сможем уехать отсюда?

Слова его будто снова напомнили ей об опасностях, подстерегающих их на каждом шагу.

— В любой момент, как только ты пожелаешь, — ответила Сона, — но я не очень хорошо себе представляю, как мы сможем это сделать.

— Предоставь все мне, — заверил ее Андре. — Я поговорю с Тома, и мы все вместе отправимся в Ле-Кап. Там мы найдем какой-нибудь корабль, который отвезет нас в Америку.

— Это звучит так прекрасно, просто… замечательно! — радостно произнесла девушка. — Но что, если… нас поймают?

— Тогда нам придется умереть, — ответил Андре. — Но у меня есть предчувствие, счастье мое, что Господь защитит нас, сохранит нас от всех опасностей, как сохранял до сих пор. Он поможет нам, наш милосердный Господь, твой и мой, а также все добрые боги воду, которые умеют совершать чудеса; это они ниспослали мне голос моего дяди.