— Спасибо, пур Зенкирен, вполне прилично. Я обязан вам своей свободой — я несколько беспокоился, что вы можете отправить меня, чужеземца, обратно на гребные скамьи.

Он улыбнулся. У него было обветренное загорелое лицо и проницательные темные глаза. Глядя на очертания его надменного крючковатого носа, мне иногда, на долю секунды, с болью казалось, что я вижу перед собой Зорга. Подобно ему, Зенкирен обладал шапкой кудрявых черных волос, сверкающих и умащенных, что выглядело, несомненно, весьма романтично.

— Мы, последователи Зара, уважаем мужество, маджерну Стромбор.

В сундучке нашлась лишь одна карта, где указывался Стромбор. Эта карта была на редкость плохого качества, мелкомасштабная и безнадежно неточная. Огромные участки побережья за пределами внутреннего моря изображались с сильными искажениями, однако названия были отмечены: Лах, Вэллия, Пандахем, Сегестес, с отмеченной там Зениккой, а рядом в рамке — названия двадцати четырех Домов Зеникки, и знатных, и простых. Самым потрясающим фактом оказалось то, что в этом списке стоял и Стромбор и не числилось никакого Эстеркари. Этот факт доказывал, что карту чертили более ста пятидесяти лет назад.

— Мы поддерживаем мало связей с внешним миром — главным образом, с Вэллией и Доненгилом. Мы — народ, обращенный лицом внутрь. Все мы посвящаем свои усилия в основном вызову и сопротивлению власти Гродно, где бы, когда бы и как бы ни потребовалось оказать такое сопротивление.

Я посмотрел на него. Он произносил эти слова так, будто давно затвердил их наизусть. А затем он снова улыбнулся мне и, подняв бокал, произнес:

— Да отправятся на ледники Сикки Магдаг и все его злое потомство!

— За это и я выпью, — сказал я и тут же выполнил сказанное.

Мне дали приличную набедренную повязку из белой ткани. Я вымылся и натер тело ароматным маслом, а потом наконец поел настоящей пищи. Теперь, сидя за бокалом вина с капитаном свифтера, я снова чувствовал себя человеком. Вернее, напомнил я себе, настолько, насколько я вообще смогу чувствовать себя человеком, пока существует зараза Гродно и Магдага.

Я совершенно недвусмысленно выразил Зенкирену свои чувства, и тот, как ему думалось, составил обо мне вполне удовлетворительное представление.

Противостояние красных и зеленых в Оке Мирп вызвало у меня множество мысленных параллелей с соперничеством Эстеркари и Стромбора, хотя я находил более острым и интересным конфликт между католикам и исламом в эпоху позднего Возрождения или яростную борьбу гвельфов и гибеллинов. И я также сознавал, что самая ожесточенная вражда похоже всегда идет между теми, чьи религии имеют общее происхождение. Народ заходящего солнца, древние обитатели Ока Мира, изначально населявшие его окрестности, хорошо потрудились, строя Великий Канал и Дамбу Давних Дней — то, ещё не виденное мной сооружение. Также они создали прекрасные города. Некоторые из них были разрушены и впоследствии затеряны, некоторые — разрушены и частично отстроены заново, и населены теперь новыми народами, отколовшимися от древнего красно-зеленого товарищества.

— Эти подлые магдагские крамфы, — сказал мне Зенкирен, когда мы возвращались в Санурказз. — Мы знаем, как они строят. Они просто помешались на своем строительстве, они больны им.

— Оно уничтожает их жизнь, их культуру, — заметил я.

— Да! Они думают таким образом снискать милость своего злого хозяина, этого лжебога Гродно Зеленого, каждым затеянным строительством, каждой новой постройкой чудовищных масштабов. Они дочиста высасывают кровь из ферм, черпая оттуда рабочих и средства. И потому они должны для пополнения своих запасов совершать набеги и разорять нас.

— Я видел одну их ферму. Она весьма обширна, хорошо управляется и кажется процветающей…

— О да! — Зенкирен пренебрежительно махнул рукой. — Конечно! Им же требуется кормить миллионы людей. Им приходится производить пищу — также как и нам. Но они все равно постоянно совершают набеги, захватывают наших юношей, девушек и детей для своего ненасытного строительства.

— А вы совершаете набеги на них.

— Да! Мы делаем это во славу Зара, — он посмотрел на меня, и на его лице проскользнуло колебание. Это удивило меня. Это был прекрасный капитан и человек, твердо знавший чего он хочет. — Вы были другом Зорга ти-Фельтераза. Я слышал об этом от Золты. Вы князь. Я думаю… — он снова замялся, а затем спросил понизив голос и скорость речи: — Зорг говорил вам о крозарах Зы?

— Нет, — ответил я. — Он произнес слово «крозар», когда умирал. И казался тогда … гордым.

Тут Зенкирен перевел разговор в другое русло. Мы поговорили ещё о множестве вещей, покуда «Сиреневая птица» ровным ходом шла на веслах к югу. За ней следовало ещё два свифтера поменьше из той эскадры для летучих набегов, которой командовал Зенкирен. Помимо потопления «Милости Гродно», они сцапали ещё трех жирных «купцов», которые шли теперь в кильватере.

Должен со всей откровенностью признаться, я даже не счел странным, что Зенкирен поверил мне на слово, ни на миг не усомнившись в моем праве именоваться князем Стромбора. Я начинал усваивать психологические установки свойственные вождю Знатного Дома Зеникки, а годы, которые я провел, будучи вавадиром и зоркандером кланнеров, придали мне вид человека привыкшего к власти. Но по моему Зенкирен, обращался бы со мной точно также, будь я хоть последним пехотинцем, поскольку поступал он так просто оттого что знал:я был другом Зорга из Фельтераза и отомстил за его смерть.

Я был убежден: такое отношение связано со словом «крозар». Когда «Милость Гродно», затонула, пуская пузыри, а рядом плавал её отломившийся шпангоут, я видел кружащегося над «Сиреневой птицей» белого голубя. Это приободрило меня. Не может ли так случиться, гадал я, что Саванты снова приняли участие в моей судьбе? Не может ли быть так, что они выражают таким образом согласие на мое дальнейшее пребывание на Крегене, хотя мне и пришлось убраться из Магдага? Я поискал взглядом Гдойная, ало-золотого орлана Звездных Владык, но не увидел его.

Зенкирен пошел на немалый риск, настолько приближаясь к северному берегу. Он высматривал лакомые кусочки вроде магдагских «купцов», и поймать сорокавесельный свифтер было для него сущим удовольствием. Мы не знали, зачем тот свифтер понесло в Ганск, и, наверно, навсегда останемся в неведении. Зенкирена всерьез озаботило отсутствие у «Сиреневой птицы» должной скорости. Только мое вмешательство и прерванная в связи с этим гребля на магдагском свифтере дали ей шанс настичь его, а уж тогда санурказзская галера догнала «Милость Гродно» столь стремительно, что ей даже не пришлось пустить в ход баллисты, установленные у неё на носу.

Баллисты, применяемые на кораблях Ока Мира, назывались вартерами. Это была настоящая баллиста. Ее движущую силу создавали два полулука, чьи концы зажимались много раз закрученными перпендикулярными ремнями. Корд натягивался простым воротом. Вартер можно было приспособить для метания стрел или дротиков — чудовищных брусков из строевого леса с железными наконечниками — или камней, причем с весьма высокой меткостью.

Каждый шестой день на кораблях Санурказза торжественно отправлялись посвященные Зару ритуалы, сопровождаемые соответствующими обрядами и молитвами. Религия, как я считал тогда — это подачка для простых людей, наряду с кровожадными газетенками, живописующими последние убийства и казни, петушиными и кулачными боями, а иной раз и с кружкой пива в местной пивной. Религия держала народ в узде. Однако эти санурказзцы, хотя наедине с собой я и мог мысленно насмехаться над ними, выглядели очень величественно, одетые в свои лучшие одежды. Корабельный жрец в своем облачении, серебряные и золотые сосуды, горящая в лучах солнц вышивка знамен и флагов, пронзительные звуки труб из серебра и пуруна, материала похожего на слоновую кость — все это словно было направлено на то, чтобы увлечь трезвомыслящего человека в эйфорический туман веры.

Естественно, что дни, в которые совершались обряды поклонения Зару, не совпадали с днями, в которые подобным же образом чтили Гродно.