Я сказал «подобным же образом» не случайно. Я видел религиозные отправления жителей Магдага и, оглядываясь назад, могу смело сказать, что между ними фактически не было отличий. Тогда же я считал их воплощением испорченности и зла.

Кажется очевидным, что магдагцы могли красить корпуса своих свифтеров только в один цвет.. Рыскавшие по Эгейскому морю древнегреческие пираты тоже красили свои корабли в зеленый цвет. Жителям Санурказза пришлось пойти на своеобразный компромисс. Зеленый цвет в какой-то мере служит камуфляжем, хотя и не особо хорошим, так себе Поскольку красный цвет был бы куда более заметен, галеры поклонников Зара с южного берега внутреннего моря красили в голубой колер.

Для постоянного применения они возили три набора парусов: белые для плавания днем, черные для ночных странствий и голубые для набегов.

Во время нашего возвращения в Святой Санурказз, которое в некоторой степени носило характер триумфального шествия, мы подняли белые паруса.

Магдаг стоял на северном берегу внутреннего моря, ближе к его западной оконечности. Его власть и право простирались на много дуабуров на восток, постепенно ослабевая, до тех мест, где города располагавшие собственным военным флотом желали поразмять мускулы проявляя независимость. Однако все на этой территории являлись в какой-то степени данниками Магдага и, естественно, приверженцами зеленого.

Святой Санурказз стоял на южном берегу внутреннего моря ближе к восточной оконечности, у узкого горла одного из вторичных морей, протянувшихся на юг. Его гегемония, несколько отличавшаяся от власти его противника, простиралась на запад, где процветали города, становившиеся тем слабее и неувереннее, чем ближе к западу они располагались. Однако все они хранили неколебимую верность красному.

Казалось очевидным, что на внутреннем море должна преобладать стратегия набегов с целью связать руки противнику, наряду с серией прямых и сильных ударов по главному городу врага. С покорением Магдага или Санурказза другие города проигравшей стороны, подобно детям, потерявшим родителей, продержались бы недолго. Но такая стратегия пришлась не ко двору как в Магдаге, так и в Санурказзе. Причина была достаточно очевидной и достаточно человеческой, чтобы я ничуть ей не удивился. По морям плавала многочисленная добыча, и охотиться за ней и атаковать слабо защищенные города было куда безопасней любого прямого нападения на главную цитадель.

Разминая ноги на том крошечном юте, наличием которого могла похвастаться «Сиреневая птица», я увидел, как Золта от души наслаждается на куршее. Облаченный, подобно мне, в чистую белую набедренную повязку, он прогуливался взад-вперед, помахивая кнутом и время от времени ожаривая им кого-нибудь из галерных рабов. Скверный ветерок порождал сильную килевую качку, и я не раз посматривал на тучи.

— Хай, Золта! — окликнул я его.

Он поднял голову, повернул ко мне свое веселое загорелое лицо, блестя черными глазами, и щелкнул кнутом.

— Я собираю проценты, Писец! — крикнул он мне.

Барабанный дельдар увеличил темп. Басовый и теноровый барабаны теперь чаше сменяли друг друга. На кораблях зарян барабанщик сидит впереди гребцов, в рассуждении, как я понял, что так звук быстрее доносится до сидящих на скамьях. Над головами верхнего ряда гребцов вдоль фальшборта протянулся легкий боевой помост, на котором во время боя занимали позиции воины. Под ними сидели гребцы нижнего ряда, окунавшие свои более короткие весла под более острым углом. При семи гребцах на вальке можно использовать весла чудовищного размера. Золта, одолживший кнут у дельдара, намеревался проследить, чтобы весла двигались достаточно резко. Кнутовой дельдар, у которого Золта столь неофициально принял обязанности, стоял, болтая с сидевшим прямо подо мной в табенакле весельным начальником, и смеялся над ужимками Золты.

Так что мои друзья, хранившие верность божеству красного солнца тоже применяли труд рабов. Мог ли я ожидать чего-то иного? Я знал, что рабство у них практиковалось, в основном, на борту свифтеров. В городах работы выполнялись обычными гражданами, на тот лад какой имел смысл для землянина европейской культуры, а немногочисленные рабы были в основном личными слугами.

Я посмотрел на море. Слева по борту тучи стали ниже, чернее и принимали куда более угрожающий вид, чем имели всего полбура назад. Пока я не желал вмешиваться в управление кораблем Зенкирена. Две галеры, идущие за нами в кильватере, тяжело зарывались носом в волну и взрывали её, разбрызгивая пену. «Купцы» двигались по морю с большей легкостью, и я заметил, что они убавили парусов.

Зенкирен вышел на палубу.

Весельный начальник выскочил из табернакля с его прочно запертой на засов дверцей, взлетел по трапу и показал капитану за левый борт.

— Вижу, Нат, — ответил Зенкирен. — Нам придется это пережить.

Данный Нат, опять же, был просто ещё одним носителем этого распространенного имени, а не Натом-вором из Зеникки. И не моим товарищем по веслу, который сейчас коротал время, играя в одну из многочисленных крегенских азартных игр на нижней палубе с кем-то из освобожденных рабов.

«Сиреневая птица» уже начала страдать от сильной бортовой качки на дьявольски неудобный спиральный лад,. Длинные узкие галеры — все-таки не морские суда. На нескольких веслах сбились с ритма, и лопасти били по воде, подымая пену. Весельный начальник нырнул обратно в табенакль. Барабанщик начал бить медленнее, а кнутовой дельдар промчался по куршее под тыльным траверзом и забрал у Золты кнут.

Нам грозил сильный порыв ветра.

Ураганы, циклоны, тайфуны и прочие разновидности штормового ветра для меня не в новинку. Подхвативший нас шторм поначалу не давал мне никаких серьезных причин для тревоги. Да, находись мы сейчас на борту семидесятичетырехпушечного фрегата — или даже тридцативосьмипушечного, — на каких мы плавали во время блокады, то такой ветерок нас едва ли б обеспокоил. Но свифтеры внутреннего моря были примитивными боевыми машинами, а не изощренными парусными судами флота Нельсона. «Сиреневая птица» вела себя так, будто взбесилась. Она крутилась, задирала нос, заваливалась на корму, впадала то в килевую, то в бортовую качку. Во время последней меня пробирала нервная дрожь — о существовании которой я уже давно позабыл.

Десять весел разнесло в щепы, прежде чем все их втащили и уложили ради безопасности на борту. Эту операцию — будучи галерным рабом, я не раз выполнял её — проделали на редкость скверно. После этого матросы выволокли кожуха и завязали ими все отверстия в палубных надстройках. «Сиреневая птица» в этот момент зарылась носом и тут же вздернула его, словно хорь, копающий корешки. Я обернулся. Галеры, идущие в кильватере, бросало на волнах, точно спички — вверх-вниз, а об узкие носы разбивались массы белой пены.

«Купцы» просто пропали из виду. Тучи совсем опустились, а небо почернело. Хлынул дождь. Это слегка приободрило меня, хотя то, как мотало наше судно точно помело, встревожило бы любого моряка. А я-то считал, что «Сиреневой птице» следует быть подлиннее!

Двое рулевых дельдаров орали, зовя на помощь. Матросы, бросившиеся на подмогу, взлетели на полуют и вцепились в руль, чтобы справиться с двумя ластовидными рулевыми веслами — по одному на каждом борту. Но не успели они добраться, как галеру закачало с борта на борт. Казалось, она извивалась как змея. Под стенания шпангоута, среди дождя и брызг, заливающих палубу, правый руль с треском переломился.

«Сиреневая птица» накренилась на правый борт так, что левый руль едва не показался из воды. Ее развернуло кругом. Ветер и дождь хлестали нещадно. Зенкирен стоял недалеко от меня, выкрикивая приказы экипажу. Крен корабля застал его врасплох. Он покачнулся, споткнулся на палубе и с силой ударился головой о срез полуюта. И упал на палубу без чувств.

Старший помощник, некто Рофрен, вскочил на ноги. Лицо у него сделалось нездорового цвета, и на ногах он держался нетвердо.

Теперь сквозь плеск каскадов брызг и вой ветра мы ясно расслышали приближающийся зловещий рев разбивающихся о скалы громадных волн.