Вздрогнув от боли и отчаяния, которыми был наполнен его голос, я попросила зайти его в дом, — она в своей рабочей комнате, — сказала я, — сейчас я зайду предупредить её о вашем приходе, — я шагнула вперёд и ободряюще улыбнулась ему, — как ваше имя?

— Не говори ей обо мне, — попросил мужчина, схватив мою руку, — дай я пойду сам. Я знаю дорогу, — хромая, он тяжело пересёк патио и коридор.

Секунду постояв перед занавесом комнаты доньи Мерседес, он поднялся по двум ступеням и вошёл внутрь.

Я шла за ним, готовясь взять на себя вину за бесцеремонное вторжение.

На секунду я подумала, что она уже в постели. Но как только мои глаза привыкли к дымной темноте, я увидела её в дальнем конце комнаты. Она сидела на стуле, едва различимая в свете одинокой свечи, зажжённой на алтаре.

— Федерико Мюллер! — задохнулась она, рассматривая его в полной панике. Она несколько раз провела рукой по глазам, не веря себе, — не может быть. Все эти годы я думала, что ты умер.

Он неловко опустился на колени и, положив голову на её колени, зарыдал, словно ребёнок, — помоги мне, помоги мне, — повторял он сквозь плач.

Я заторопилась к выходу, но резко остановилась, услышав, как Фредерико Мюллер упал на пол с громким стуком.

Я хотела позвать Канделярию, но донья Мерседес остановила меня, — как странно! — воскликнула она дрожащим голосом, — всё сходится, как в волшебном кроссворде. Это тот человек, которого ты мне напоминала. И ты вернула мне его.

Я хотела сказать ей, что не вижу сходства между собой и этим стариком, но она отправила меня в свою спальню за корзиной с лекарственными травами. Когда я вернулась, Фредерико Мюллер всё ещё лежал на полу. Донья Мерседес пыталась привести его в чувство.

— Позови Канделярию, — приказала она, — я не могу прикасаться к нему сама.

Канделярия, услышав шум, уже стояла в дверях. Она вошла. В её глазах было недоверие и ужас, — он вернулся, — прошептала она, приближаясь к Фредерико Мюллеру. Она перекрестилась и, обернувшись к донье Мерседес, спросила: — что мне надо делать?

— Его душа отделилась от его тела, — ответила она, — я слишком слаба, чтобы вернуть её назад.

Канделярия быстро перевела инертное тело Фредерико Мюллера в сидячее положение. Обняв, она придерживала его сзади. Кости его спины трещали, словно лопались на тысячи кусков.

Она прислонила его к стене, — он очень плох. Я думаю, он вернулся сюда, чтобы умереть, — канделярия вновь перекрестилась и вышла из комнаты.

Фредерико Мюллер открыл глаза. Он окинул нас мутным взором, а затем посмотрел на меня в молчаливой просьбе оставить его наедине с доньей Мерседес.

— Музия, — сказала она слабым голосом, остановив меня у выхода, — ты вернула его в мою жизнь, и ты должна остаться с нами.

Я нерешительно уселась на свой табурет. Он начал говорить, ни на чём не останавливаясь конкретно. Его бессвязные реплики продолжались часами.

Мерседес Перальта внимательно слушала его. Что бы он ни говорил, всё было важно для неё.

Когда он кончил говорить, потянулись долгие минуты молчания. Донья Мерседес медленно поднялась и зажгла свечу перед богородицей. Она стояла перед алтарем как древняя статуя, её лицо превратилось в невыразительную маску. Лишь глаза, полные слёз, казались живыми. Она прикурила сигару и несколько раз глубоко затянулась, как будто питая какую-то силу в своей груди.

Пламя ярко вспыхнуло. Свеча бросала жуткий свет на её фигуру, когда она повернулась к Фредерико Мюллеру. Тихо нашёптывая заклинания, она помассировала сначала его голову, а затем плечи.

— Ты можешь поступить со мной, как захочешь, — сказал он, прижимая её ладони к своим вискам.

— Иди в гостиную, — сказала донья Мерседес; её голос перешёл на дрожащий шёпот, — я дам тебе валериановое зелье. Оно заставит тебя заснуть, — улыбаясь, она гладила его волосы.

Он неуверенно прошёл через патио и коридор звук его шагов отдавался слабым эхом по всему дому.

Мерседес Перальта вновь вернулась к алтарю, но не пошла к нему. Она начала падать, и я подскочила к ней, подхватывая её. Чувствуя неконтролируемую дрожь её тела, я поняла, каким огромным было её напряжение и состояние нерешительности. Она часами утешала Фредерико Мюллера. Но я видела лишь её смятение. Она никогда не рассказывала о себе.

— Музия, скажи Канделярии, пусть она готовится, — сказала донья Мерседес, войдя в кухню, где я работала, — ты повезёшь нас на джипе.

Я немедленно побежала в комнату Канделярии, уверенная в том, что она ещё спит. Её здесь не было. Дверца гардероба была широко раскрыта, выставляя напоказ перекошенное зеркало и её платье. Они были расставлены не только по цветам, но и по длине. Узкая постель — каркас из реек и волосяной тюфяк — стояла между двух книжных шкафов, набитых романтическими новеллами и альбомами с вырезанными журнальными картинками. Всё было в безукоризненном порядке.

— Я уже готова, — сказала Канделярия позади меня.

Я испуганно оглянулась, — донья Мерседес хочет, чтобы ты… — она не дала мне окончить фразу и, подтолкнув меня к выходу, сказала: — я обо всём уже позаботилась. Быстрее переодевайся. У нас мало времени.

На обратном пути я заглянула в гостиную. Фредерико Мюллер спокойно спал на диване. Донья Мерседес и Канделярия уже ожидали меня в джипе. На небе не было ни луны, ни звёзд, но это была чудесная ночь, мягкая и тёмная, с прохладным ветром, струящимся с холмов.

Следуя указаниям Канделярии, я подвозила двух женщин к домам людей, которые регулярно посещали спиритические сеансы, а затем ожидала их на улице. Кроме Леона Чирино, я никогда не встречалась ни с кем из них, но знала, кто где живёт. Мне показалось, что мои спутницы объявляли дату сеанса. Они почти не задерживались в этих домах.

— А сейчас к дому Леона Чирино, — сказала Канделярия, помогая донье Мерседес сесть на заднее сидение.

Мне показалось, что Канделярия была чем-то рассержена. Она непрерывно болтала о Фредерико Мюллере. Хотя я и умирала от любопытства, я всё время теряла нить её по-видимому бессвязных заявлений. Я была слишком озабочена тем, что разглядывала в зеркале заднего обзора потерянное лицо доньи Мерседес. Она несколько раз собиралась что-то сказать, но вместо этого встряхивала головой и вглядывалась в окно, словно искала помощи и утешения в бархатной ночной темноте. Леон Чирино долго не подходил к двери. Наверно он крепко спал и не слышал нетерпеливых громких ударов Канделярии. Наконец он открыл дверь и вышел, скрестив руки, защищая грудь от холодного влажного бриза, несущего рассвет. В его глазах светилось предчувствие.

— Фредерико Мюллер в моём доме, — сказала донья Мерседес, обрывая его приветствие.

Леон Чирино молча смотрел на неё. Он явно находился в состоянии глубокого потрясения и нерешительности. Его губы задрожали, глаза яростно сверкнули и тут же наполнились слезами обиды.

Он пригласил нас на кухню. Позаботившись о том, чтобы донья Мерседес удобно устроилась в гамаке около печи, он приготовил свежий кофе. Мы сидели в полном молчании.

Подав мне и Канделярии кофе, он усадил донью Мерседес и, встав за её спиной, начал массировать ей заднюю часть головы. Его руки скользили вниз по шее, по плечам, рукам, оканчивая движение на ступнях её ног. Звуки мелодичного заклинания наполнили комнату. Они были чистые, как рассвет, пронизанные мирным, беспредельным одиночеством.

— Только ты знаешь, что делать, — сказал он, помогая донье Мерседес подняться, — если хочешь, я поеду с тобой.

Кивнув, она обняла его и поблагодарила за отданную им силу.

Таинственная улыбка изогнула её губы. Она повернулась к столу и неторопливо выпила свой кофе.

— Сейчас мы увидим моего компадре, — сказала она, взяв меня за руку.

— Ты повезёшь нас к дому мочо.

— Это Лукас Нунец? — переспросила я, переводя взгляд с одного на другого. Все трое кивнули, но никто не произнёс ни слова. Я вспомнила то, что Канделярия рассказывала мне о крёстном отце приёмного сына доньи Мерседес. Он обвинял себя в смерти Элио.