А новая учительница гладила девочку по голове и тихо шептала ей что-то на ухо.

На состоявшейся затем вскоре педагогической конференции решено было Соню Малых оставить до окончания года. Ходили слухи, что особенно об этом просила Инна Яковлевна.

Подошло Рождество. Институт взволновала необычная весть: Соня Малых едет на праздник домои. Та самая Соня, к которой никогда никто не приезжал, которую никогда никто не брал к себе, дикарка, нелюбимая всеми Соня, едет домой.

— Ты едешь к папе на Сахалин?

— Это за шесть тысяч верст?

— Как это ты успеешь съездить и вернуться из такой дали? — удивлялись подруги.

— Нет. Я еду не к папе, — отвечала Соня взволнованно.

— Откуда же нашелся у тебя дом? Никогда ты ни к кому не ездила… И вдруг «домой», — расспрашивали ее и интересовались подруги.

«Домой», по школьному выражению, значило просто в отпуск. Оказалось, что Соню брала к себе на праздник новая учительница Инна Яковлевна. А сама виновница необыкновенного события, Соня, летала сияющая, с блестящими глазами, с разгоревшимися щеками и радостно, задыхаясь, говорила всем: «Я еду домой. Да, я еду домой».

— Две недели в уютной маленькой квартире учительницы, где она жила со старушкой теткой, прошли для Сони Малых как чудный волшебный сон. И здесь, в этом сердечном приюте, дикая, нелюбимая девочка узнала много такого, что перевернуло все ее детское миросозерцание.

По утрам старушка тетя будила Соню, ласково поглаживая по голове, по спине…

— Однако, вставай, Сонюшка, уже шанежки да пшеничники испекла… Инночка тебя чай пить дожидается.

Соне так хорошо и отрадно бывало при звуках этого тихого голоса… Что-то новое испытывала она: ее охватывала радость, неизведанное счастье. Ей хотелось плакать, приласкаться к «тете», но она не умела и не знала, как это сделать, и ей совестно бывало за то, что она такая дикая, скучная, неласковая, не такая, как другие.

Много переговорила девочка с Инной Яковлевной и с ее тетей в длинные зимние сибирские вечера.

— С чего ты взяла, что ты злая, ядовитая, лентяйка? — возразила однажды Инна Яковлевна на откровенное признание Сони.

— Так все говорят… Это правда. Я сама это знаю. Я очень злая…

— Пустяки, Соня. Не может быть злым и ядовитым такой маленький, еще не знакомый с жизнью человек, как ты… Не поверю я… Если порою ты и вспылишь, так это со всяким бывает… А в душе у тебя скрыто много хорошего, и все это хорошее явится само собою.

— Я очень неспособная, неряха, все забываю и всегда ленюсь, пачкаю платья, передники и рву тетради, — обвиняла себя девочка.

— И это неправда… Ты девочка умненькая и, если захочешь, то можешь хорошо учиться. Ты всегда отлично мне готовишь уроки. Разве это не так? И я знаю, что из тебя выйдет хорошая, толковая девушка… и что все переменится к лучшему.

— Да, я только и могу для вас готовить уроки… Сначала, еще когда меня привезли, я иногда готовила уроки и другим… Но мне все равно не верили… А теперь я не могу, я все забываю, ничего не понимаю. Мне очень трудно. И я правда всегда злюсь.

— Не говори, Сонюшка, «не могу», — возражала и старушка тетя, подбадривая девочку. — Человек все может, коли захочет… И ты, милушка, наверно захочешь… И будешь хорошо учиться, и перестанешь пачкать платья, и постараешься не сердиться, себя сдерживать… Не правда ли?

— Правда, — тихо отвечала Соня.

Маленькое оскорбленное сердечко, как цветок под вешними лучами солнца, расцветало и оживало. Ободренная задушевными словами своих новых друзей, девочка чувствовала в себе силы и возможность стать лучше.

В эти же тихие вечера Инна Яковлевна часто читала с Соней хорошие книги, помогала ей в уроках. Очень часто девочка рассказывала свою прошлую жизнь, и слушательницы содрогались от этих правдивых рассказов печальной истории.

— Мамы я не помню… Мне было год, когда она умерла. Папа всегда на работе у каторжников. Там очень тяжело и даже страшно, — рассказывала Соня. — Стряпка[6] у нас злющая, пила водку, всегда меня колотила, и я не смела папе жаловаться. Папа бы ее все равно не прогнал: там негде найти другую. И все там такие. Я всегда убегала на улицу и играла с мальчишками, сколько раз ноги и руки отмораживала….

— Бедная девочка!.. Не красна была твоя жизнь. Конечно, без матери тяжело, — сочувственно говорила тетя и ласкала и обнимала Соню.

— Меня никто не любил… Только папа… Но ему некогда было со мной возиться… Оттого меня не любят, что я бурятка и некрасивая… Вон Нина Никитина красивая, и ее все любят и хвалят…

— Полно тебе, Соня, выдумывать, — возразила Инна Яковлевна. — Знай, дитя, что красота заключается не только в смазливеньком личике… Красота в умных и живых глазах, в приветливом, сострадательном выражении, в ласке и доброте… Бывают некрасивые лица, Да лучше всяких красавиц…

Прошел праздник.

С грустным чувством покидала Соня квартиру учительницы и горько плакала, расставаясь со своими добрыми друзьями. Старушка тетя и Инна Яковлевна ее утешали: «Не плачь, девочка, скоро опять увидимся. Мы тебя полюбили, как родную… Теперь ты наша»…

— У вас так весело, так хорошо! — сквозь слезы говорила Соня, окидывая взглядом милый, тихий приют.

— Однако же и веселье! Что и говорить! — смеясь, возражала старушка. — Мы живем, как в монастыре. И людей-то не видим.

— Нет… У вас так хорошо, так весело, как нигде, — говорила Соня, не умея передать свои ощущения.

Прощание было трогательное.

Прошел месяц и не узнать стало Соню… Перемена была так поразительна, что ее заметили все, начиная с начальницы, Эмилии Карловны и других учительниц. Многие находили, что Соня Малых даже похорошела. А красота ее была чисто духовная: она светилась в ласковой улыбке, в приветливом выражении глаз, в ожившем и повеселевшем личике. Соня стала аккуратнее, вежливее, стала лучше учиться, даже меньше пожимала плечами, разве иногда, забывшись или рассердившись на что-нибудь. Это была просто ее несчастная дурная привычка.

Соня так приналегла на занятия, что даже перешла в другой класс без переэкзаменовки. Больше всех удивлялась Эмилия Карловна и постоянно говорила:

— Уж не знаю, какая муха укусила Малых! Она вдруг так изменилась.

Девочка знала хорошо, что ее изменило, но никому ничего не говорила.

На лето, на каникулы, Инна Яковлевна опять взяла Соню «домой».

Вбежав в знакомую квартиру со счастливым личиком, с ясным взором бросилась девочка к старушке тете и горячо обняла ее.

— Здравствуй, милушка!.. Рада тебе, дружочек!.. Ведь ты теперь наша… И стала другая, побойчее, посмелее, — весело приветствовала ее старушка.

— Ах, как у вас хорошо! Как и светло и весело! — говорила Соня, посматривая кругом на знакомые цветы, скромную обстановку и на мягкие шанги, пельмени, которые на столе уже ожидали гостью.

В первый же день Инна Яковлевна и ее тетя заметили, что девочка конфузится, что-то скрывает, хочет сказать и не решается…

— Что у тебя на душе, Соня? — спросила ее Инна Яковлевна.

— Так… Ничего…

— Ты какая-то странная, моя девочка…

Наконец вечером, перед тем, как идти ложиться спать, Соня вошла в комнату своей учительницы с очень смущенным видом и со свертком в руках.

— Что это такое? — удивилась Инна Яковлевна.

— Это вам… и тете… Китайская материя.

— Какая китайская материя? Откуда?

— Папаша с попутчицей прислал…

— Зачем это?

— Это вам за меня… Пожалуйста, возьмите, — растерянно проговорила Соня, покраснев до волос и протягивая сверток.

Инна Яковлевна положила сверток на стол и привлекла к себе девочку и ласково заговорила.

— Слушай, Соня, и понимай меня. Есть на свете вещи, которые нельзя купить за деньги, за которые нельзя заплатить… Если я тебя беру к себе, забочусь о тебе, ласкаю, то только потому, что полюбила тебя, жалею, понимаю твое одиночество. Мы с тетей делаем это от чистого сердца. Пойми, дитя, за свои чувства мы не можем и не хотим брать подарков. Поэтому я не возьму от тебя материи.