На работе меня встретили весело и радостно. На моем столе стояла табличка «Неграм вход воспрещен!». Я закричала, что это дискриминация, мне ответили, что приходить в таком цветущем виде на работу – вот это дискриминация по отношению к тем, кто тут вынужден вкалывать, когда некоторые по югам разъезжают.
Обстановку несколько смягчили трехлитровая банка портвейна и корзиночка с персиками.
– А, Катерина Иванна приехала! – заметил директор, зайдя в офис после обеда.
Честно говоря, все мы были не в очень рабочем состоянии – валялись в креслах вокруг стола и рассматривали наши южные фотки.
– Какая наглость! Вы бы для разнообразия хотя бы сделали вид, что работаете! Хоть бы компьютеры включили! Заставлю выйти в субботу!
Не то чтобы я испугалась, но поплелась включать компьютер. Хотя бы для того, чтобы получить всю почту за месяц.
Почты было много. В основном, письма-напоминалки. Типа, здравствуйте, мы издательство «Уси-Пуси», давайте с нами работать, а то уже скоро начнется сезон.
Сезон на самом деле уже вовсю начался, меньше чем через месяц дети и студенты начнут учиться, и все завертится! Как вспомню сентябрь в прошлом году, так даже страшно делается. Некогда было голову от клавиатуры поднять! Тут мне, конечно, по инерции вспомнилась и прошлогодняя сентябрьская выставка, наша с Сергеем медовая неделя… Так, стоп. Наверное, Таня права, нужно было соглашаться на Славу, а то что-то долгое воздержание выходит боком.
Я принялась яростно удалять все письма, пока не дошла до неизвестного мне немецкого адреса. Вирус? Не похоже, вложений нет.
Внутри какая-то белиберда, и я уже почти ее удалила, но вовремя сообразила, что это письмо, написанное латиницей.
«Привет. Кошка!» – перевела я и опять обозлилась.
Да какая я ему Кошка! Я ему теперь Катерина Ивановна, с большой буквы и на «вы». Что ему опять от меня нужно? Что же он мне душу терзает?
Совершенно неожиданно для себя я заплакала.
– Эй, Катя, ты чего? – Оказывается, кроме меня в комнате сидел Саша.
– Что он от меня хочет?
– Кто? Ладно, рассказывай давай, раз начала. Что случилось?
– Это Сергей. Я ничего не понимаю. Он уехал в Германию… А теперь звонит, ревнует, пишет… Зачем? Это же он меня бросил!
– Подожди, с чего ты взяла, что он тебя бросил?
– Но он же уехал?
– Ну и что? Он квартиру продал?
– Нет.
– Паспорт менял?
– Нет.
– Так он тебя не бросал. Просто уехал поработать.
– Как поработать? На несколько лет? А я? Как он себе это представлял? Я что, похожа на Ассоль?
– Нет, не похожа. Да никак не представлял. Он просто об этом не думал. Послушай, ему там гораздо хуже, чем тебе сейчас, он только сейчас начал соображать, что он наделал. Тоска, кругом немцы… А ты, вместо того чтобы носить по нему траур до конца жизни, с молоденькими мальчиками на юг ездишь.
– А что он хотел?
– Да ничего он не хотел. Пойми ты, он об этом просто не думал. Он думал, что он быстренько поработает пару лет и вернется. А про то, как пройдут эти годы, у него мыслей не было.
– Он что, совсем дурак?
– Нет, Кать, он совсем мужик. У него мозги по-другому работают.
– Совсем не работают…
– Но-но. Ты нас, настоящих мужчин, не оскорбляй! Мы – ваша опора.
– Ой, мамочки. И как же теперь жить-то! С такой опорой… И что мне теперь делать? Хранить ему верность?
– Ну, это как хочешь. Но не ругайся с ним, вдруг вернется… А ему там сейчас совсем плохо, я знаю, у меня брат у фрицев работал. Он через полгода такие письма домой писал, мы все рыдали. Так что поддержи человека.
И я решила написать.
Privet, privet!
la uzhe na rabote.
Как dela?
Как pogoda?
U nas opiat' dozhdi poshli.
Budet vremia, pishi.
Kat.
Отправила, а через минуту обнаружила его второе письмо.
Ах так. Шутка, значит…
Da, pohozhe, tshuvstvo итога – eto poslednee, shto ostaetsia v mozgu posle polnoi degradatsii… No i ono tebe uzhe otkazalo…
Я надеюсь, это все. О Сергее можно забыть!
Назавтра я был готов растерзать Германию похлеще, чем Версальский мир. Всех бы поубивал! Лощеных улыбчивых охранников, фальшиво-приветливых соратников по GmbH, сволочей-сотрудников, которые отдыхали в Италии.
Словом, дай мне волю, стер бы с лица земли эту – простите за неполиткорректность – Фрицландию. Да и Чехию в придачу. Потому что в Прагу мне как раз нужно было ехать через два дня после феерической переписки с Катериной.
Впрочем, по всему выходило, что Германию с Чехией и без меня сотрут: третий день лило, как из хорошего сливного бачка в момент кульминации. Реки повздувались, словно вены наркомана. Коллеги из пражского офиса сообщали, что у них творится то же самое. В конце концов, в основе всякого добра лежит чье-то худо – в день отъезда мне позвонили чехи и попросили не приезжать. Вода поднялась так высоко, что залила наш уютный пражский офис на первом этаже старинного здания. Проводку закоротило, бумаги залило, персонал распугало.
– Представляешь, – сказал я Вилли, который любовался вагнеровским пейзажем в окне, – у них в Праге машины по улицам плавают.
– Не только представляю, – ответил начальник, – но и вижу.
Я глянул вниз. Пейзаж был уже не вагнеровским, а босховским. Потоки мутной жидкости, в которых с трудом угадывались речная вода и городская грязь, волокли по мостовой мордатые немецкие автомобили.
Чертыхнувшись по-русски, я бросился к выходу.
– Ты куда? – удивился Вилли.
– Машину спасать!
– У тебя внутри что-то ценное?
– Она сама – что-то ценное!
– Обожди. Она у тебя застрахована? Так чего ради мокнуть?
Я выдохнул воздух и остался в комнате. Никак не могу привыкнуть к некоторым буржуйским заморочкам. Например, к тому, что страхование – это не просто хитрый способ обдирания граждан, но и возможность получить полную стоимость утонувшей материальной ценности.
Оказавшись на улице, я задумался о дальнейших планах. Наш офис на какое-то время перестал функционировать. Дело было не в повреждении электропитания и не в затоплении архивов. Вечером нас собрал шеф и объявил:
– Поскольку автомобили у всех сотрудников вышли из строя, а новые в такую погоду приобретать бессмысленно, все уходят в отпуск. С частичным сохранением жалованья.
Расходясь, фрицы удивленно перешептывались. Причем их поразил не сам факт отпуска (какая может быть работа, если машины не ездят!), а частичное сохранение жалованья. Я даже успел подслушать, что у Вилли жена пошла на поправку и поэтому он такой добрый.
Я оказался самым приспособленным к тяжелым погодным условиям. Сняв туфли с носками и закатав штаны, я смело вступил в бурлящий поток. К вечеру он слегка схлынул, и в самых глубоких местах вода доходила до колен. Немцы на крыльце заволновались, но за мной не последовали. Я только усмехнулся.
За поворотом я увидел пожилую негритянку, которая брела по половодью, задрав подол выше мини-юбочных стандартов.
– Бог в помощь, мать! – весело воскликнул я по-русски, и в ответ получил развитие темы матери, которым мог гордиться любой московский сантехник.
– Университет Патриса Лумумбы, – заявила дщерь свободной Африки, довольная моим замешательством, помрачнела и добавила: – Дружба народов.
Исчерпав тему, мы продолжили плавание каждый своим курсом.
Настроение улучшилось.
Дождь перестал.
Я уже не удивлялся подобным совпадениям настроения и капризов погоды.
Обычно я новости не смотрю. Ну не то чтобы совсем не смотрю, просто смотрю их не каждый день. Забываю я про них.
Иногда вообще могу телевизор несколько дней не включать. Если бы не Маша, не включала бы неделями, но ребенок есть ребенок. То мультики, то «Фабрика звезд», то еще какая детская передача.
Короче, когда я однажды включила телевизор и увидела совершенно апокалиптическую картину, в которой автомобили бодро плавали по улицам на уровне второго этажа, то обалдела и попыталась выяснить, где это. К сожалению, попала на самый конец новостей, пришлось лихорадочно переключать каналы, чтобы узнать, что же такое случилось.