– Она, должно быть, уже поняла, что действие наркотиков заканчивается, Сэди-Грэйс. Можешь говорить сколько хочешь, что она не причинит нам вреда, но откуда тебе знать наверняка? Безумие какое-то. Тебе нужно выбираться из этой ямы. Наступи на меня, если понадобится. Только вылези отсюда – и беги!

Четыре недели (и два дня) назад

– Оди – самый милый ребенок на свете, – сказала Сэди-Грэйс на другом конце телефонной линии. – Он просто объективно лучше других двухнедельных малышей.

Это был уже мой четвертый телефонный разговор за сегодняшний день, в котором мне подробно рассказывали о достоинствах Одюбона Чарльза Ричарда Уотерса, чье официальное усыновление в настоящее время еще находилось в процессе. С полного согласия всепрощающего отца Сэди-Грэйс.

– А еще, – восторженно продолжала Сэди-Грэйс, – у него отлично выходит какать.

На этом я решила поставить точку:

– Увидимся вечером.

Я повесила трубку. Меня ждали более серьезные проблемы. Как бы я ни хотела остаться у Ника – с Ником, – у меня были другие дела.

Которые мне очень хотелось с ним обсудить. Я обещала себе, что мы обязательно поговорим с ним вечером, когда увидимся. Но пока…

Лили лежала на одной из кроватей в комнате в башне, одетая в нарядное платье, и слушала музыку на телефоне. Светлые волосы рассыпались по подушке, темно-карие глаза уставились в потолок – она напоминала куклу, красивую и неподвижную.

Когда мы с Ником болтали по телефону несколько часов назад и затронули тему Лили, он сказал мне, что сейчас ей плохо, но скоро она оправится. Потому что Лили сильнее, чем кажется.

Мне очень хотелось поверить в это, поверить ему.

– Ты уверена, что хочешь пойти на сегодняшнюю вечеринку? – спросила я у Лили.

Я не стала ничего скрывать от нее и рассказала ей обо всем – о Ту-Эрроуз и о планах найти ребенка Аны. Она сдержанно ответила, что Лилиан действительно никогда не упоминала о сестре, не говоря уже о близнеце. Реакции от нее почти не было. «Наша бабушка скрывает сестру-близняшку» и «Парень, с которым ты только что рассталась, строит планы с другой девушкой» – все это не проникло сквозь туман, скрывающий ее эмоции, и это было, мягко говоря, тревожно.

Я попыталась убедить себя, что Ник прав. С Лили все будет хорошо. Она справится.

Возможно, я поверю, если он скажет мне это лично.

– Скорее всего, Ана тоже будет там, – напомнила я Лили, поскольку она не ответила на мой вопрос о вечеринке. – Ты уверена, что хочешь пойти?

Когда она снова не ответила, я подошла ближе.

– Лили?

И снова никакого ответа. Тогда я вытащила у нее из уха один из ее наушников.

– Ты можешь просто поговорить со мной?

Еще совсем недавно я очень боялась потерять Лили. Представляла себе, как она отгораживается от меня. Но я не могла вообразить, что она отгородится от всего мира.

Лили оторвала взгляд от потолка и посмотрела на меня.

– Сегодня не просто вечеринка, Сойер, – сказала она. – Сообщение от «Белых перчаток» было очень конкретным.

Она закрыла глаза, словно ей было трудно оставлять их открытыми.

– Это последнее мероприятие перед тем, как они примут решение, кто останется, а кто нет.

И почему именно «Белые перчатки» волновали Лили больше всего на свете?

«Каждому нужно найти свое место в этом мире», – шепнул голос у меня в голове. Я хотела сказать ей, что ей не нужно тайное общество. Ведь я была здесь, рядом.

Но вслух я произнесла лишь одно слово:

– Ладно.

Я села рядом с ней. Она снова надела наушник, и я услышала доносившиеся оттуда звуки.

Только это была не музыка.

Это были тетя Оливия и дядя Джей Ди, которые спорили о теле.

В инструкции, полученной Лили от «Белых перчаток», говорилось, что она должна прибыть в поместье Гутьерресов на озере на час раньше. Мне было предписано явиться раньше на два часа. Если бы я думала, что было бы лучше остаться с ней дома и поехать позже, я бы так и поступила.

Но что бы я ни делала, что бы ни говорила, она оставалась равнодушной, и поэтому я въехала в ворота «Рустик Меса» одна, за два часа до начала очередного светского мероприятия на озере. При других обстоятельствах я бы непременно отпустила какой-нибудь саркастический комментарий по поводу того, что у семьи Виктории был не просто дом у озера, а целое поместье (да еще и с названием), но приближаясь к главному дому, я могла думать лишь о том, что этот вечер может закончиться плохо по нескольким причинам.

Ана могла прийти. Она могла не прийти. «Белые перчатки» могли исключить Лили из числа Кандидаток. Она могла…

Кто-то открыл входную дверь, прервав поток моих мыслей. Я ожидала увидеть Викторию или, возможно, экономку.

Я не ожидала увидеть ее отца.

– Нельзя заставлять ждать такую леди, как вы!

У Виктора Гутьерреса были волосы с проседью и старое лицо, но за прошедшие годы он не растерял своего обаяния.

– Особенно в такую жару, – продолжил отец Виктории. – Приношу свои извинения. Пожалуйста, входите.

Я переступила порог и оказалась в фойе с высокими потолками.

– А Виктория…

– Моя дочь скоро спустится.

Я не успела опомниться, как меня провели в то, что Лилиан назвала бы «баптистским баром», – такие обычно скрываются за раздвижными дверями. Но из-за сегодняшнего вечера они были открыты.

– Могу я предложить вам выпить? – Виктор Гутьеррес изучающе посмотрел на мое лицо. – Нет? Ай, ладно. Вы не будете возражать, если я налью себе?

Он отпустил мою руку, чтобы пройти к бару.

– Я могу подождать Викторию в холле, – предложила я.

– Составьте старику компанию, – ответил он, наполняя стакан льдом. – Возможно, мне удастся убедить вас пересмотреть некоторые идеи, которые вы вбили в голову моей дочери.

Виктор Гутьеррес по-прежнему улыбался, поэтому до меня не сразу дошел смысл сказанного.

– Прошу прощения?

Он сделал глоток и прикрыл глаза.

– Я прекрасно осведомлен, по какой причине был организован этот званый вечер и кого вы надеетесь здесь встретить. Подозреваю, что не обошлось и без девчонки Эймсов, но ее здесь нет, а вы есть. Простите уж, но я попрошу вас передать мое послание дальше.

Какое еще послание?

– Передайте его и мальчишке Эймсу, – звучало так, словно он делал нам великое одолжение. – Я знаю, что он и моя дочь проводят вместе много времени.

Он еще ни разу не назвал Викторию по имени, всегда только «моя дочь».

– Если вас так волнует, сколько времени Виктория проводит в компании Уокера – или идеи в ее голове, – возможно, вам следует поговорить с ней?

Виктор Гутьеррес с усмешкой покачал головой. Судя по выражению его лица, он находил меня очень забавной.

– Как вы думаете, кто попросил ее танцевать с Уокером Эймсом на том дурацком благотворительном вечере? Она мои глаза и уши.

Он приказал Виктории потанцевать с Уокером?

– В какую игру вы играете? – спросила я.

Зачем направлять свою дочь в объятия Уокера, а потом просить меня предостеречь его?

– Я старый человек, мисс Тафт, – задумчиво произнес Виктор Гутьеррес. – Но я не настолько стар, чтобы забыть о ранах прошлого.

Он мог сколько угодно ходить вокруг да около. Я не была обязана делать то же самое.

– Стерлинг Эймс заделал ребенка вашей внучке. Вы были недовольны этим.

– Она была ребенком! – Он стукнул кулаком по барной стойке, но тут же взял себя в руки. – И не говорите мне, что восемнадцать лет – это уже не ребенок. Вы, Виктория – вы все для меня дети. Моя Ана…

Он замолчал, а я подумала о том, что Виктория сказала о разрыве отношений между ее отцом и его бывшей любимой внучкой.

– Вы хотели, чтобы она обратилась к вам за помощью.