Он спустился на землю вслед за Двайером. Пахло гарью. Командир десанта, молоденький лейтенант, был на седьмом небе от счастья. Его первый бой проведен по все правилам на глазах начальства. Противник ошеломлен, раздавлен. Взято в плен одиннадцать человек. И среди них сам Живодер-паша, о котором тревожно шепчутся в эваколагерях…

Нынче утром, часов в девять, радиодозор засек в воздухе самолет. Он шел с юга-запада на малой высоте. Крохотная зеленая точечка исчезла с экрана где-то в этих местах. Сообщили Двайеру. «Гиены, — сказал тот. — Будем ликвидировать». И немедля позвонил Спринглторпу: «Накрыли гиен. Видимо, крупный лагерь. Будем брать. Вы хотели посмотреть Поедете?» — «Да», - ответил Спринглторп. «Тогда и я лечу, — заключил Двайер. — Высылаю за вами. Вылетаем через полчаса. Надо спешить. Туда только что пожаловали гости, и долго ждать они не будут».

Лагерь существовал, видимо, неделю-другую. За одной из палаток кучей валялись на снегу домашние сейфы, разъятые плазменными резаками. В этой палатке было что-то вроде мастерской. На разостланных пластиковых полотнищах лежали горелки, дрели, баллоны с аргоном, какие-то инструменты.

— Металлоискатели, — указал лейтенант на длинные пруты с разветвлением на концах. — Датское производство. Искали в развалинах сейфы.

— За чем охотились? — выдавил Спринглторп.

Его подвели к штабелю тюков на краю выжженного круга. Один тюк обгорел, развалился. Полуобугленный ковер, какой-то белый мех, тошнотворный запах паленой шерсти Торчит хрустальное горлышко вазы. И это все?

— Нет. Ценные бумаги иностранных фирм. И наших тоже.

— Наших-то зачем? — полубеззвучно спросил Спринглторп.

— Н-не знаю, сэр, — на миг растерялся лейтенант.

На снегу, сцепив руки на головах, сидели пленные. Почти все в одинаковых рыжих куртках с вывернутыми карманами. Двое отдельно — у них на коленях грязноватая простыня. «Это те, что выкинули белый флаг», - сообразил Спринглторп. Держа пленных под прицелом, похаживали по снегу трое караульных.

«Надо поговорить. Хотя бы с Живодером. Который из них Живодер?» — подумал он и шагнул было к пленным, но у ног своих увидел троих, неподвижно лежащих ничком. Снег рядом был весь в красных пятнах.

Он отшатнулся и пошел к палатке. У входа на замасленном брезенте горкой лежали пистолеты, пара автоматов и несколько потертых нательных кошелей.

— Бесхозное оружие. Кой для кого ценная вещь.

Лейтенант поднял один из кошелей, расстегнул, подал. Кошель был неожиданно тяжел. Кольца, серьги, ожерелья — безобразно спутанный ком, покалывающий глаза бликами.

…Он вошел в палатку: десяток надувных матрацев, спальные мешки, скомканные одеяла, пара складных стульчиков, нетопленая железная печка, в изголовье одного из матрацев — большой кубический предмет, прикрытый полотенцем.

Лейтенант, протиснувшись между матрацами и обойдя лежащий на полу рюкзак, подошел к кубическому предмету и сдернул полотенце. В полумраке блеснул хрустальный куб, и Спринглторп тоскливо замер. Чуть вздернутый вперед, в полном блеске славы, в торжестве развернутых парусов и плещущих вымпелов в кубе застыл фрегат «Беллерофонт». Модель была выполнена с отчаянной скрупулезностью одряхлевшего боцмана — памятник любви к безвозвратно ушедшей поре странствий, воли и каждодневного утверждения силы своих рук и глотки.

Давным-давно, настолько давно, что это словно случилось с кем-то другим, он увидел, быть может, именно этот фрегат в витрине столичного магазина. Близилось рождество, на витрине сказочно искрились невероятно красивые вещи, без которых человек не может жить. Ему было десять лет, ровно столько, сколько нужно, чтобы понять это раз и навсегда. И ровно столько, чтобы знать: такой игрушки у него никогда не будет. Ведь он уже разумел смысл цифр на этикетке.

Он прожил потом пятьдесят с лишним лет, из памяти бесследно ушли сотни обид и унижений, десятки мелких побед и радостей. Но эта не его игрушка — не ушла. Не то чтобы он все время помнил о ней, нет. Этот образ порой оживал сам собой, безо всякого усилия или заведомого желания. И становилось до тоски ясно: будь у него «Беллерофонт», вся его жизнь была бы совершенно иной. И он сам представал перед собой тем, другим, кем угодно, только не инспектором по гражданскому строительству в краю, где мужицкая хитрость и ненависть к надзору почитались доблестями, достойными народной памяти.

Чтобы ничего подобного не случилось с Джонни, он и купил сыну желанный мотоцикл…

— Живодер говорит, что сейчас они ничего не собирались выбрасывать на рынок. Говорит, что лет через двадцать этим вещам не будет цены, — пел лейтенант-победитель.

— Что ж, наверное, он прав, — тихо сказал Спринглторп, повернулся, тронул жестяную печурку. Она ответила гулким шуршанием прокаленной и остывшей ржавчины. «И парус напряжен, как грудь поющей девы» — откуда это? Палатка, пропахшая потом опасливой возни в развалинах. И «Беллерофонт». Встретились.

Закрывая выход из палатки, перед ним высился капитан Двайер. Спринглторп поднял на него вопросительный взгляд.

— Лейтенант, выйдите, — негромко скомандовал капитан. — Спринглторп, постойте минутку. Нам надо серьезно поговорить. Сядьте.

— В чем дело? Что случилось? — удивился Спринглторп, послушно садясь на шаткий раскладной стульчик.

— Прочтите это и подпишите, — сказал Двайер, протягивая сложенный лист бумаги.

Текст был отпечатан на плохой машинке через очень жирную ленту, так что отдельных букв было просто не разобрать. «К народу и армии, — читал Спринглторп. — В тяжкий час нашей отчизны бремя власти пало на моих сгорбленных годами плеч. Я, как мог, прилагал все силы для спасения нашего страдающего народа, его материальных и духовных ценностей. Я знаю, что вы верите в честность и глубину моих усилий, и тем более горестно для меня сознание, что тяжесть лет и пошатнувшееся здоровье препятствуют мне на этом пути, лишая мой труд той полноты, которая необходима в это судьбоносное время. Но рядом со мною трудятся молодые и сильные люди, которые, по моему убеждению, достойны стать у кормила власти. Настоящим я слагаю с себя всю полноту власти и назначаю своим преемником на посту президента республики Осгара Милтона Двайера и рекомендую ему назначить на пост вице-президента Ройга Нейна Калверта. Я призываю вас объединиться вокруг них с той же самоотверженностью, с тем же патриотизмом, с каким вы объединялись вокруг меня, с каким неизменно объединяется наш народ вокруг своих вождей в часы испытаний. Н.С.Спринглторп. Линкенни, января».

Не смотреть на Двайера — это было самое главное. Не смотреть. И он поднял на него глаза. «Молчи! Не говори ни слова! Молчи!» — твердил он себе и лихорадочно перебирал мятые слова, обрывки фраз, чтобы что-то сказать, потому что молчать было невозможно. Молча встать и пойти прямо на Двайера, как на пустое место! И что он сделает? Будет кричать? Попытается остановить силой? Ах да, он достанет пистолет и будет грозить пистолетом.

И вдруг Спринглторпу стало смешно. Ну да! Двайер будет пугать его пистолетом. Его! Схоронившего сына! Схоронившего жену! Схоронившего, давно схоронившего свою былую жизнь! Живущего не по своей воле, согласившегося стать чем-то простым, полезным, почти неодушевленным! Сначала для Уипхэндла! Потом для Джеффриса! Потом для Баунтона, потом для всех-всех. Разве его можно испугать пистолетом! Как он смешон, этот захолустный бонапартишка! А Калверт? Гадатель по географической карте! Ополчились! Заговорщики! Кто это сочинял? Калверт, Калверт! Уж больно высокопарно. Тайком отстукивал одним пальцем на машинке. А каково ему было выбивать священные литеры своей фамилии на втором месте! Да его же корчило от уязвленного тщеславия!

— Нет, — сказал Спринглторп. — Я не подпишу. Я не могу подписать такую безграмотную стряпню. «Пало на моих сгорбленных годами плеч». Где вас учили грамматике? Я так, по-вашему, благообразно выражаюсь, и вдруг окажется, что я первый в мире малограмотный президент тонущей республики. Исправьте текст.