— Вы тоже, — мило улыбнулась я.

Трошкин усмехнулся и, видимо стремясь быть оригинальным, предложил мне выпить.

— Она не пьет, — немедленно встрял Павел. — И не вздумай увести от нас Александру. Ты опоздал. Она уже наша.

А вот это уже возмутительно! «Наша»! С чего бы?

Я презрительно дернула плечом и отвернулась от Павла. Трошкин заметил мой молчаливый демарш и одобрительно кивнул.

— Так и я не пью, — сказал он, не обращая на Павла ни малейшего внимания, и протянул мне тяжелый стаканчик. Себе политолог взял такой же. — За нас с вами…

Трошкин выпил и принялся выделывать с пустым стаканом что-то немыслимое — он крутил его в пальцах, как фокусник, катал по стойке и подкидывал, как мячик. Руки у него были маленькие и ухоженные, как у женщины, и ловкие до безобразия.

— Это у вас нервное? — спросила я, в основном чтобы прервать затянувшуюся паузу.

— Это — гимнастика для рук. — Трошкин смотрел на меня совершенно серьезно. — Такие манипуляции способствуют развитию интеллекта, потому что на кончиках пальцев находятся специальные нервные окончания…

— Развитию интеллекта способствуют гены папы и мамы, а также игра в шахматы и занятия математикой, — перебила я его, боясь, что сейчас известнейший политолог зарядит скучнейшую лекцию об акупунктуре. — Извините, вы не договорили.

— Правильно, меня надо одергивать. — Трошкин был сама либеральность и демократичность, не то что этот гнусный Манукян. — Вы мне нравитесь все больше. А потому позвольте пригласить вас за тихий столик в уголке. А то здесь слишком шумно и слишком много бестолочей. — В этом месте трошкинской речи Павел как-то нервно дернулся и стремительно удалился. — Нам надо кое о чем потолковать.

Найти тихий столик в уголке не составило никакого труда. Ресторан был скорее пуст, чем полон, и большая часть бомонда по-прежнему толпилась у бара. Кроме того, уголков в зале ресторана было ровно четыре, что неудивительно для помещения квадратной формы. Трошкину полюбился уголок около большого пластмассового дерева: судя по стволу — типичная береза, но листья к ней прицепили кленовые.

Меня подмывало спросить, с кем же он меня путает, но условия нашего с Леонидом задания не предполагали, что я направо и налево стану удовлетворять свое праздное любопытство. Путает — и ладно, наше дело пользоваться ситуацией и внедряться, внедряться, внедряться, как завещал Вася.

— Я хочу сделать вам предложение и очень надеюсь, что вы его примете, — несколько высокопарно начал Трошкин.

— Извольте. — Я постаралась подстроиться под его тон, но получилось, как всегда, плохо — вроде я над ним подсмеиваюсь.

— Не пугайтесь, речь идет не о предложении руки и сердца, — зачем-то разъяснил Трошкин.

— Понимаю, — кивнула я, — для этого мы не так давно знакомы.

И тут же наступила себе на ногу — вот дура, может, та, за кого он меня принимает, как раз его давняя знакомая.

— Вот именно, — согласился Трошкин, — как ни огорчительно, но приходится считаться с подобными условностями. Предложение мое куда менее судьбоносное и куда более скромное.

— Не томите, предлагайте, — выдохнула я.

— Я хотел заказать вам книгу. План такой — вы пишете ее за месяц, мы издаем ее в течение недели.

— Заказать книгу — мне?!

— А что вы удивляетесь? Пишете вы чудесно, быстро, легко…

Слушать комплименты в свой адрес я могу бесконечно. Более того, я страстно люблю, когда хвалят мои писания, время от времени восклицая: «Вот это тонко!» или: «Остроумно, ничего не скажешь». Но Трошкина мне пришлось перебить на самом приятном месте, потому что он нахваливал, увы, не меня, а кого-то другого, то есть другую, ту, с которой он меня перепутал. Пришла пора сознаваться и выходить из укрытия. Но сделать это следовало элегантно и тактично, чтобы не смущать известного политолога и не акцентировать внимание на том, что упражнения со стаканами лишь затуманили остроту его зрения и прямиком привели к легкому склеротическому тупику — своих не узнает, чужих привечает. Но у меня была еще одна цель, не очень красивая, зато полезная. Мне хотелось, чтобы Александр Дмитриевич Трошкин сам догадался, что «я — это не я», но уже после того, как я приму его сногсшибательное предложение. И тогда, если что-то человеческое в политологах все же есть, он должен почувствовать себя крайне неловко. Согласитесь, не очень прилично уговорить человека написать книжку, а потом вдруг хлопнуть себя по лбу и вспомнить, что, «оказывается, я не вам хотел сделать такое предложение».

Я посмотрела на Трошкина с благодарностью:

— Книжка будет называться: «МУР побеждает мафию»?

— Конечно, нет, — хмыкнул Трошкин.

— Неужели — «Мафия побеждает МУР»? Вы смелый человек.

— Книжка о нашем фонде, о его деятельности и, уж простите, обо мне, как о президенте фонда, — терпеливо разъяснил Трошкин.

— И вас не смущает, что я всю свою журналистскую жизнь специализировалась на криминальной проблематике? И ни о чем другом никогда не писала?

— Нет, не смущает, — ответил Трошкин. — К тому же сейчас-то вы пишете о политике, не так ли? Думаю, вам полезно будет познакомиться с деятельностью политического фонда.

Я поняла, что уже ничего не понимаю. Так он знает, что я — это я?!

— Простите, — растерянно пролепетала я, — вы случайно не знаете, как меня зовут?

Согласитесь, не хилый вопрос. Кого угодно можно поставить в тупик. Конечно, я хотела спросить по-другому, но от волнения не смогла нормально сформулировать. Впрочем, вопрос: «Кто я?» тоже прозвучал бы диковато.

Надо отдать Трошкину должное — он не испугался, а сочувственно взял меня за руку и спросил:

— Забыли? Вот беда. Вас зовут Саша. Фамилия — Митина. Вам двадцать семь. Работаете политическим обозревателем «Вечернего курьера». Что-нибудь еще?

— Достаточно. Большая книга? — слабым голосом уточнила я.

— Восемь авторских листов. Две тысячи — аванс, остальное — после сдачи рукописи. Всего десять тысяч. Долларов, разумеется. Вы согласны?

— А можно без аванса? — жалобно попросила я. — Вдруг работа не пойдет? Дело для меня новое, незнакомое…

— Нет, нельзя, — отрезал Трошкин. — Не пойдет — вернете деньги.

И он тут же выложил на стол пачку стодолларовых банкнот.

Я взяла деньги, положила в сумочку и растерянно оглянулась по сторонам, что совершенно естественно — когда совершают дурной поступок, всегда пугливо озираются. Первым, кого я увидела, оказался Леонид, и сказать, что он бесстрастно наблюдал за мной, значило бы гнусно соврать. Его большие глаза увеличились как минимум вдвое и переместились на лоб, а мне страшно захотелось показать ему язык: вот, дорогой мой, как надо работать. А потом я увидела блондинку, с которой Трошкин недавно прогуливался по аллее, и задор мой мгновенно улетучился. Она расположилась за столиком в другом «тихом уголке» ресторана и смотрела на меня с такой нескрываемой ненавистью, что жуть брала.

— Спасибо, я, наверное, вам надоела, — сказала я. — Детали совместной работы мы обсудим… ну, завтра, например.

— Нет-нет, Сашенька! — Трошкин пылко схватил меня за локоть. — Вечер только начинается, не уходите. Вот уже и ужин разносят.

У меня вдруг возникло неприятное ощущение, что он затеял со мной какую-то не совсем честную игру и, возможно, даже знает об истинной цели моего приезда в «Рощу». Хотя откуда?

В зал ресторана вошел мой главный редактор Юрий Сергеевич Мохов, чем я не замедлила воспользоваться. Испуганно вскочив из-за стола, я протараторила:

— Ой, начальство, сейчас ругаться будет, он мне столько всего напоручал…

— Работа есть работа, — вздохнул Трошкин. — Но я вас жду.

— Конечно-конечно.

Юрий Сергеевич помахал мне рукой, и я побежала к нему.

— Прекрасно выглядишь, — с удовольствием похвалил он, — я никогда не видел тебя в вечернем платье. Все джинсы да майки.

— Да, мне уже говорили…

— Ну вот. Как твои разведделишки? — Он понизил голос и подмигнул мне.

— Нормально. Юрий Сергеевич, а вы никому не говорили о том, зачем я сюда приперлась?