Главной причиной нашего столь подробного описания погрома над семьёй Романовых было показать «отпечаток пальцев», оставленный в застенке, где он произошёл. Один из убийц, вероятно их главарь, задержался в подвале, наслаждаясь видом сделанного, и оставил многозначительную надпись на стене, покрытой похабными и издевательскими надписями на еврейском, венгерском и немецком языках. Это было двустишие, намеренно связывавшее сделанное с «законом» Торы-Талмуда, и представлявшее его потомству как выполнение этого закона и образец еврейской мести, как она требовалась со времён левитов. Оно было написано по-немецки и пародировало строки еврейско-немецкого поэта Генриха Гейне о смерти Валтасара, не существовавшего в действительности владыки, убийство которого изображается в Книге Даниила, как Божье наказание за оскорбление Иуды:
Писавший, глумливо оглядывая картину бойни, приспособил эти строки к тому, что он только что сделал:
Никогда ещё ключ к мотиву преступления и к личностям преступников не был оставлен на месте с такой откровенностью.
Революция не была «русской», она была взрывом мировой революции, произведённым в России, но её агенты занимали руководящие посты повсюду. В период 1917—18 гг. впервые обнаруживается, что ведущие политики, до тех пор поддерживавшие сионизм, теперь начинают помогать и его кровному брату — коммунизму. Это происходило по обе стороны фронтов первой войны: как только начали проявляться тайные, но явно доминирующие цели войны, все различия между «друзьями» и «врагами» стёрлись. Сионисты, продолжая оказывать «непреодолимое давление» на политиков Лондона и Вашингтона, в то же время сохраняли свою штабс-квартиру в Берлине; коммунисты получали решающую поддержку как из Германии, так и от её врагов.
Так например, когда началась война 1914—18 гг., Германия стала «посылать обратно в Россию русских революционеров, бывших пленных, снабжая их паспортами и деньгами, чтобы они вызывали беспорядки у себя на родине» (донесения американского посла в Берлине Герарда «полковнику» Хаузу). Роберт Вильтон пишет, что «решение вызвать революцию в России было официально принято на заседании германо-австрийского Генерального штаба в Вене в конце 1915 года. Впоследствии начальник германского генерального штаба генерал Людендорф сожалел о принятом решении: послав Ленина в Россию, наше правительство приняло на себя… большую ответственность. С военной точки зрения его отправка была оправдана, так как нужно было ослабить Россию: нашему правительству нужно было принять меры, чтобы мы сами не оказались втянутыми в её крушение». Как отдельный случай, это могло бы быть простой человеческой ошибкой: что казалось разумным с военной точки зрения, повело к катастрофическим политическим последствиям, которые не могли быть предвидены. Но какое объяснение может быть найдено действиям американских и британских политиков, чьим главным военным и политическим правилом должна была быть поддержка России, вместо чего они однако поддерживали чуждых ей революционеров, разрушивших страну?
Мы уже упоминали, как в передовицах «Таймса» изображалась русская революция («…свободная и действенная демократия… оправдание нового режима… и т. д.), в то время, как сообщения его опытного корреспондента игнорировались, а к нему самому вдруг было „потеряно доверие“ после того, как газета получила намёк, что он был „антисемитом“. На другой стороне Атлантического океана истинный правитель Америки, Хауз, доверял своему дневнику совершенно аналогичные чувства. Иностранные революционеры, контрабандой заброшенные в Россию с Запада во время войны («…шайка необычных личностей, подонков больших городов Европы и Америки» — Черчилль) были в его глазах честными аграрными реформаторами: «Большевики были в глазах русских, желавших мира и земли, первыми политическими руководителями, которые искренне старались удовлетворить их „нужды“.
Сегодня все знают, что случилось под властью большевиков с русскими, «желавшими земли». Царь и его министры в течение полувека до 1917 года трудились над тем, чтобы удовлетворить эти желания, несмотря на все попытки революционеров помешать этому путём покушений и убийств. Г-ну Хаузу всё это было неизвестно. Когда совершилась революция, он указал своему послушному президенту, что «больше абсолютно ничего не нужно делать, кроме как заверить Россию в нашей симпатии к её попыткам установить прочную демократию, и оказать ей всеми возможными способами финансовую, промышленную и моральную поддержку». (Для настроений, господствовавших в окружении американских президентов на протяжении последующих двух поколений, характерно, что в 1955 г. президент Эйзенхауэр, лёжа в больнице в Денвере, послал советскому премьеру Булганину личное поздравление с годовщиной большевистской революции 7-го ноября, хотя «демократическая» и «парламентарная» революция, узаконенная отречением царя от престола, произошла в марте 1917 года; 7-ое ноября было днём свержения большевиками демократического режима. К 1955 г., однако, американские президенты давно уже предупреждали свой народ об угрозе советской или коммунистической, т. е. большевистской агрессии).
Сходство между началом фразы Хауза и упомянутыми выше формулировками в передовицах «Таймса» бросается в глаза; влиятельные закулисные группы в обеих столицах сговорились рисовать широким массам картину зарождавшейся «прочной» и действенной» демократии. Вторая часть той же фразы отменяла первую её часть, рекомендовавшую «не делать абсолютно ничего» кроме выражения «симпатии», предлагая теперь фактически делать буквально всё возможное для поддержки нового режима: спрашивается, что можно было сделать больше, чем «оказать всеми возможными способами финансовую, промышленную и моральную поддержку»? Такова была американская политика в отношении революционной России с момента, когда Хауз дал свои указания президенту, и она точно соответствует политике Рузвельта во время второй мировой войны, как это будет показано в дальнейшем.
Так Запад, вернее его власть имущие, стали союзниками мировой революции — против русского народа, другими словами против всех, для кого революция была неприемлемой. Не все, стоявшие тогда или ставшие впоследствии у власти, принимали участие в этом тайном сговоре. В то время Уинстон Черчилль ещё характеризовал революцию следующими словами: «Разумеется я не признаю права большевиков представлять собой Россию… Они презирают столь банальные вещи, как национальность. Их идеал мировая пролетарская революция. Большевики одним ударом украли у России её два наиболее ценных сокровища: мир и победу, ту победу, что уже была в её руках, и тот мир, которого она более всего желала. Немцы послали Ленина в Россию с обдуманным намерением работать на поражение России… Не успел он прибыть в Россию, как он стал приманивать к себе то оттуда, то отсюда подозрительных субъектов из их потайных убежищ в Нью-Йорке, Глазго, Берне и в других странах» (читатель заметит, откуда были привезены в Россию «русские» революционеры), «и он собрал воедино руководящие умы могущественной секты, самой могущественной секты во всём мире… Окружённый этими силами, он начал действовать с демоническим умением, разрывая на «куски всё, чем держались русское государство и русский народ. Россия была повержена. Россию нужно было повергнуть… Её страдания несравненно ужаснее, чем о них пишется, и у неё украли место, принадлежавшее ей среди великих народов мира» (речь в Палате общин 5 ноября 1919 г.). Слова Черчилля сохраняют своё значение по настоящее время, в особенности его фраза о «самой могущественной секте в мире», напоминающая то, что за 50 лет до него сказал Бакунин, обвиняя евреев в узурпации революции. Мы уже цитировали в этой главе статью Черчилля, также показывавшую, что ему было ясно, из кого состояла эта секта.
