По всем данным Вейцман считал, что пришло время преодолеть это неожиданное сопротивление путём «давления» извне, так как весной 1941 года он снова поехал в Америку. Как и во время первой войны, он официально был занят научной работой на пользу английских вооружений, на этот раз в области производства изопрена. По его словам, он был «полностью занят этой работой»; тем не менее он сумел от неё освободиться, и он не был бы доктором Вейцманом, если бы его прогулка через Атлантический океан в военное время вдруг встретилась бы с какими-то затруднениями. В Америке почва для его приёма была подготовлена раввином Стефеном Уайзом, давшим указания президенту Рузвельту (как в своё время он давал их президенту Вильсону) по поводу его обязанностей в отношении сионизма: «13 мая 1941 года я (Уайз) счёл необходимым послать президенту отчёты свидетелей событий в Палестине (вспомним его „отчёты“ о якобы состоявшемся в Германии погроме в 1933 году, приведшие к антигерманскому бойкоту в Нью-Йорке), указав, в какой опасности находятся там невооружённые евреи «… Нужно заставить британское правительство понять, как пострадает дело демократии и как будет возмущено общественное мнение, если произойдёт массовое избиение евреев, потому что они не были своевременно вооружены, а оборона Палестины не была усилена артиллерией, танками и авиацией».
Президент ответил: «Я могу только обратить внимание англичан на нашу глубокую заинтересованность в обороне Палестины и нашу заботу о защите её еврейского населения, а также сделать всё возможное для снабжения британских сил средствами для наилучшей защиты Палестины». Вооружённый этим письмом (как в своё время Вейцман вооружился отчётом об интервью, написанном им же на официальных бланках британского министерства иностранных дел), Стефен Уайз «на следующий же день отправился в Вашингтон, где высокие правительственные чиновники заверили меня, что британцам дадут понять, что наш народ в Палестине должен быть хорошо вооружён (артиллерией, танками и авиацией)… и, вероятно благодаря вмешательству Рузвельта разговоры о паритете в значительной степени прекратились» (это был намёк на требование ответственных британских администраторов, чтобы отправленное в Палестину вооружение было поровну распределено между арабами и сионистами: даже Черчилль не мог оспаривать законность такого требования). Сионистские заправилы во всех странах умело согласовывали между собой «непреодолимое давление на международную политику». Если Лондон медлил с выполнением распоряжений, ему «давали понять» из Вашингтона: если медлил Вашингтон, давление шло из Лондона. К моменту приезда Вейцмана в Вашингтон политическая машина была должным образом смазана, и он быстро уверился в том, что «ведущие политики» проявляют глубокую симпатию к нашим сионистских стремлениям».
Плохо обстояло дело только с непосредственно ответственными за политику данной страны лицами, как в Вашингтоне, так и в Лондоне: «как только сталкиваешься с экспертами Госдепартамента, начинаются затруднения» (Вейцман). Ниже уровня «ведущих политиков» в Вашингтоне рядовые министры и ответственные администраторы, а в Палестине американские профессора, миссионеры и коммерсанты, всеми силами пытались избавить американскую политику от этого кошмара. Главного ответственного чиновника в Вашингтоне Вейцман характеризовал не иначе, как в своё время Черчилль лорда Ллойда: «Глава восточного отдела Госдепартамента был откровенный антисионист и сторонник арабов», мы видим теперь, откуда исходил политический жаргон, проникший в англо-американские высшие сферы.
В этот его приезд в США Вейцману стало ясно, что оказывать давление на Лондон лучше всего из Вашингтона, и 8 начале 1942 года он переехал в Америку. От научной работы, «поглощавшей» всё его время в Англии, он освободился очень легко: президент Рузвельт обнаружил, что доктор Вейцман срочно необходим Америке для работы над проблемами синтетического каучука. Американский посол в Лондоне Джон Д. Уайнант учуял грозящие неприятности и «серьёзно посоветовал» Вейцману по прибытии в Америку «полностью посвятить себя химии». Сионистские махинации и их неизбежные последствия немало тревожили посла и, по-видимому, его сломили, ибо и он вскоре после этого разговора с Вейцманом трагически погиб. Вспоминая полученный от Уайнанта совет, Вейцман писал: «Фактически я разделял моё время поровну между наукой и сионизмом»; если это было правдой, то химия получила от нашего доктора много больше, чем этого могли ожидать все, кто был с ним знаком.
Перед отъездом Вейцман зашёл в знаменитый дом № 10 на Даунинг Стрит, как он пишет, чтобы попрощаться с секретарём Черчилля. Нас не удивляет, что он встретился при этом с самим премьером, который, по его словам, сказал ему следующее: «По окончании войны мне хотелось бы видеть Ибн-Сауда хозяином на Ближнем Востоке, владыкой над владыками, при условии, что он договорится с Вами… Конечно мы Вам в этом поможем. Держите это в секрете, но Вы можете поговорить об этом с Рузвельтом, когда будете в Америке. Если только он и я твёрдо решим сделать что-либо, ничто нам не сможет помешает». Запись своего доверительного разговора с Черчиллем Вейцман передал сионистскому политическому секретарю с указанием известить сионистский исполнительный комитет в случае если бы с ним, Вейнманом, что-либо случилось; впоследствии он опубликовал это в своей книге, из которой мы его и цитируем.
Если Черчилль всерьёз ожидал, что Хаим Вейцман поможет ему посадить на трон арабского «владыку Ближнего Востока», то он жестоко ошибался, поскольку такое владычество предназначалось сионизму. Встретившись с Рузвельтом, Вейцман не нашёл нужным уведомить его о мнении Черчилля и якобы говорил с президентом только о своей научной работе. Однако от других ведущих лиц он требовал, чтобы Америка послала максимальное число самолётов и танков на этот фронт» (то есть в Африку, где они впоследствии стали бы доступны палестинским сионистам). В то же время он наладил тесное сотрудничество с Генри Моргентау из ближайшего окружения президента, который позднее, в решающий момент, как он пишет, оказал ему «исключительно ценную помощь».
И здесь Вейцману пришлось встретиться с досадными помехами: Ведущие политики никогда не доставляли нам никаких трудностей. Подавляющее большинство из них всегда понимали наши стремления, и их заявления о поддержке создания еврейского национального очага могут заполнить целые тома. Однако за кулисами, на более низких уровнях власти, мы встречали упрямую, увёртливую и скрытную оппозицию, вся информация, шедшая с Ближнего Востока в Вашингтон, действовала против нас». К этому времени сам доктор Вейцман уже почти 40 лет также работал «за кулисами», и столь же увёртливо и скрыто: история не знает другого примера такой деятельности. При очередной закулисной встрече с президентом Рузвельтом, он хотя и передал ему послание Черчилля, но — как он сам пишет — в несколько изменённой форме: Черчилль заверил его, якобы, что «по окончании войны статус еврейского национального очага будет изменён, а Белая Книга 1939 года будет аннулирована». Он представляет это, как «план Черчилля», но это совершенно не то, о чём Черчилль говорил выше, хотя вполне возможно, что это и было у него на уме. Наиболее любопытно, что Вейцман опустил главную мысль Черчилля — сделать короля Ибн-Саула «владыкой Ближнего Востока… при условии, что он договорится с вами».
Вейцман пишет, что ответ Рузвельта на «план Черчилля» (представленный ему в совершенно извращённом виде) был «вполне положительным», что на языке сионистов означало, что Рузвельт соглашался на создание еврейского государства («статус еврейского национального очага будет изменён»). Далее Вейцман пишет, что президент сам упомянул Ибн-Сауда, отметив, что он «сознаёт важность арабского вопроса». Коли Вейцман точен в передаче этого разговора, то он во всяком случае не сказал, что Черчилль рекомендовал ему соглашение с Ибн-Саудом. Наоборот, согласно своим же мемуарам, он придерживался в разговоре с Рузвельтом взгляда, что мы не можем ставить наше дело в зависимость от согласия арабов». Это было полной противоположностью тому, что Черчилль понимал под соглашением с арабами, и недвусмысленно означало войну против арабов при американской поддержке. После этого Рузвельт, пишет Вейцман, «ещё раз уверил меня в своей симпатии и послании урегулировать этот вопрос».
