Именно поэтому оказался возможным сталинизм, его модификации. И даже ввод войск в Афганистан. Вторжение окрестили интернациональным долгом, а мы и поверили…

Окровавленный краешек неба на западе отчаянно боролся с наступавшей ночью за жизненное пространство. Казалось, кто-то случайно разлил там, над горизонтом, красное вино. Тяжелые тучи бесшумно ворочались над нашими головами, грозясь проливным дождем. Было ощущение, что если он и пойдет, то непременно кровавый.

– И долго ты проучился в семинарии? – спросил я.

– Год. Вернулся потом сюда, – сказал Алексей и закурил.

***

– Здорово они его за один год накачали! – заметил прокурор и покрепче ухватился руками за сиденье, чтобы не свалиться на днище при посадке вертолета.

***

– Пошли домой. – Алексей глянул на небо. – Сейчас ливанет.

***

– Во – темень найбабадская! Так ее и разэтак! – чертыхнулся прокурор, когда все три колеса Ми-8 коснулись железных плит вертолетодромчика.

Мы встали и пошли: с Переслени – домой, на 16-ю авеню, а с прокурором – в расположение дивизии.

***

– Приехав в Сан-Франциско, – продолжал Переслени, – я вскоре сошелся с Ленкой. Совершенно случайно.

Мне как-то позвонили знакомые и спросили, не хочу ли я познакомиться с Сашей, с Александром Вороновым, тоже бывшим военнопленным. Я, конечно, обрадовался. Дали мне его адрес. Рванул к нему. Там-то и увидел Ленку. Ну, у нас с ней закрутилось-понеслось. Одним словом, роман. Ерундовый, конечно, но роман. Однажды она мне говорит: «Слушай, у меня с мужем плохо получается. Если хочешь, давай снимем с тобой квартиру». Вот мы и сняли. Нравится?

Я кивнул, продолжая думать о Воронове. Парень этот тоже жил в Сан-Франциско, но оказался в тюрьме. По официальной американской версии – за ограбление старухи. По неофициальной – из-за мании преследования. Говорят, опекуны Воронова здорово накачали его рассказами о КГБ.

Агенты этой спецслужбы мерещились ему всюду. Однажды вечером он шел по улице. Сразу за ним – пожилая парочка.

Решив, что ему на хвост прочно села советская разведка, принявшая лик старика и старухи, Воронов с кулаками набросился на парочку. Убегая, он, правда, прихватил с собой дамскую сумочку. Словом, история темная. Переслени говорить о ней не захотел.

Незаметно мы оказались у дома Переслени. Дверь открыла Лена. На сей раз она была чуть более приветлива, чем утром, хотя, если честно, ненависть ко мне по-прежнему плескалась в ее красивых глазах.

Почему-то я всегда приходил в восторг от тех женщин, которые ненавидели меня особенно люто. Сколько я ни рылся в своей душе, никогда не мог объяснить этот парадокс. Думаю, что и папаша Фрейд сломал бы зубы, попытайся он разгрызть сей орешек, который, видимо, Лена разнюхала своим женским чутьем, И потому демонстрировала мне свою ненависть открыто, с гордостью. Словно роскошный особняк.

– Ленк, – спросил Алексей, – отвезем журналиста в аэропорт?

В ответ она громыхнула посудой на кухне.

– В нашем распоряжении еще час, – подсчитал Переслени, глянув на часы. – Кофе выпьешь? Отлично…

Во-первых, я не люблю опаздывать, во-вторых, гнать. Но то, что во-первых, не люблю еще больше, чем то, что во-вторых.

Шутка!

Мы сели за журнальный столик. Из кухни вкусно пахло бразильским кофе. Переслени закурил, и тлевшая крошка табака упала ему на штаны. Соорудив пинцет из ногтей указательного и большого пальцев, он удалил пепел с аккуратностью хирурга, оперирующего на человеческом мозге.

За окном сверкнуло, словно кто-то сфотографировал нас при помощи вспышки. Через несколько мгновений где-то на западе Сан-Франциско ухнула гаубица.

– Как услышу гром, – Переслени прикрыл окно, – сразу же перед глазами Афганистан.

Пошел дождь, и несколько брызг упало мне за шиворот.

– Завтра на работу? – спросил я.

– Да, – ответил он. – Встану, как обычно, в шесть утра.

Дорога занимает сорок минут: хожу пешком. К семи должен быть на месте.

– Где?

– В ресторане «На все времена» – «Фор ол сизенс». Я ведь повар. Очень люблю готовить. Мои хозяева – неплохие люди…

Почему-то резануло словосочетание «мои хозяева». Быть может, потому, что никогда за двадцать семь лет своей жизни я не произносил этих слов. (Моим хозяином был не конкретный человек, а система.) И сделаю все, чтобы не произнести в будущем. Гигантский смысл скрыт в этом словосочетании. С определенной точки зрения – смысл многого из того, что происходило на земле на протяжении всей человеческой истории.

Переслени вернулся из кухни с кофейником в руках.

Присев на диван, он стал разливать дымящийся кофе по чашкам. Я с нетерпением ждал, что он скажет дальше. Он молчал, а перед моими глазами вставали и кружились, словно в калейдоскопе Брюстера, тысячи лиц людей, умерших и еще живущих, жаждавших власти и мести, революций, переворотов, светлого будущего для миллионов людей, готовых погибнуть за онтологический аргумент, видевших абсурд жизни, но не веривших в него, принимавших его не как печальный и безысходынй вывод, но как исходную точку и потому сосланных, повешенных расстрелянных, замученных или же (если повезло) захвативших власть и оказавшихся в положении тех, кого надлежит свергать…

– ..Мне нравится работать у них, – продолжал Переслени, потягивая кофе, – но я и сам хочу быть шефом. Я уже почти шеф. Поверь мне! Если бы я сейчас жил в СССР, уже давно был бы шефом. И это не пустые мечты. У меня есть знания и хватка. Я пробьюсь – увидишь! Приезжай через пять лет – я буду всесильным миллионером. Сейчас необходимо поднакопить денег – тогда можно будет самому открыть ресторанчик. А потом – целую сеть, а?!

– Я искренне желаю тебе успеха.

– Ведь как хорошо, как хорошо, что мама в детстве научила меня готовить! Какая она у меня умница!.. Так что я заработаю. Обязательно заработаю много денег. Уже сейчас у меня приличная зарплата. Вдобавок мы трясем время от времени еврейские лавки…

– Алексей, мне пора.

– Погоди, мы довезем тебя – Ленка гоняет быстрее звука.

Я достал из кармана письмо и положил его на стол.

– Это от дяди, – сказал я.

Он ловким движением вскрыл конверт, принялся читать.

Глаза его забегали из стороны в сторону. Я сделал несколько больших глотков кофе, теперь уже остывшего и не обжигавшего рот. Алексей сложил письмо, скользнув ногтем по сгибу.

– Что-то, – медленно и хмуро сказал он, – дядя стал шибко политикой увлекаться. Газеты, понимаешь, цитирует… Скажи честно – ему надиктовали?

– Юрий Сергеевич писал то, что ты сейчас прочитал, при мне. И никто не заставлял его это делать.

Удостоверившись, что дверь на кухню плотно закрыта, я протянул Переслени бумажку, на которой шариковой ручкой был написан телефон Ирины.

– Ты в своем письме к матери просил сообщить адрес Ирины, но Маргарита Сергеевна адреса не помнит. Она дала мне вот этот телефон. Я звонил, но не застал Ирину дома – она где-то отдыхала.

– Тебе дали этот телефон в КГБ, – холодно постановил Переслени. – Я-то уж знаю. Ты сам-то капитан или уже майора получил?

***

– Вот это да! – хлопнул себя ладонью по щеке прокурор, когда мы подходили к КПП. – Запугали же, черти, парня! Значит, так и спросил – капитан ты или уже майор?!

– Так и спросил, – улыбнулся я.

– А ты сообщил ему, что его родная мать полагает, будто он пишет ей письма под диктовку ЦРУ? – спросил прокурор.

– Нет, – ответил я. – Сын и мать доведены шпиономанией почти до помешательства. К чему было подбрасывать дрова и в без того полыхавший костер?

– Зря, – сказал прокурор. – Следовало сообщить… Так что же ты все-таки ему ответил?

– Если один человек убежден в том, что второй человек – верблюд, второму бывает очень трудно доказать обратное, – ответил я.

***

Переслени поглядел на меня исподлобья.