– Эй! – сказал солдат. – Не балуй, бача…

Но пацан, еще раз сверкнув улыбкой, нажал на спусковой крючок и короткой очередью свалил солдата на землю. Второму, правда, удалось спастись.

Множество историй поведали мне люди, служившие на «Тюльпане». Но все же больше заставляли говорить меня, обстреливая самыми неожиданными вопросами.

Мы провели там часа полтора – отдыхали, пили горячий чай, отогревали ноги и руки. Потом, вытряхнув содержимое рюкзаков, приготовились к спуску.

– Теперь задница, – сказал Адлюков, – послужит нам вместо санок.

Он сел на снег и, бросив автомат на колени, понесся, взвивая снежную пыль, вниз, словно в детстве. А следом – все остальные.

Они и впрямь были детьми. Но – войны.

Через два дня батальон подняли на рассвете.

БМП выстроились друг за другом вдоль дороги. В воздухе таяли остатки тьмы.

Ушаков вышел на трассу и окинул тусклым взглядом батальон. Не хватало одиннадцати машин – почти роты. Шесть ушли с командиром полка раньше. Остальные он передал «зеленым».

На антенне второй БМП из роты Мокасия отчаянно бился на ветру красный флажок. Точно крыло подранка.

– Засунь флаг себе в з-зад, солдат! – зло крикнул Ушаков. – Это не парад. Лучше сними хлам с брони – если что, пушку не развернешь.

Солдат хотел ответить, но ротный сказал, чтобы он заткнул свой огнемет.

– Я считаю… – вступился было за солдата стоявший рядом замполит из другого батальона, но его резко оборвал Ушаков.

– Вы, – тихо, но четко сказал комбат, – считайте д-до ста. А я буду поступать так, к-как считаю нужным.

– Вместо флага, – поддержал Ушакова ротный, – мы привяжем к БМП голову замполита с бантиками в волосах.

Журналисты в Термезе умрут со смеху…

Минометная батарея Климова застряла на выезде с заставы из-за сломавшегося БТРа. Второй час подряд в его двигателе копался Славка Адлюков, но все безуспешно.

Ушаков кругами ходил вокруг испорченной машины, цедя сквозь зубы:

– Щенки! Не слушаете матерого к-комбата. Г-говорил же вам, чтобы проверили машины накануне…

Но БТР так и не завелся. Его облили двумя ведрами солярки и подожгли ракетницей. Вспыхнув, одинокий факел взметнулся ввысь.

Батальон хрустнул всеми своими металлическими суставами и медленно попер в гору.

Отчаянно ревели двигатели, скрежетали гусеницы, выбрасывая назад грязные ошлепки пропахшего гарью снега.

Вскоре колонна скрылась за горой.

Двумя километрами ниже карабкался на Саланг, к перевалу, второй батальон парашютно-десантного полка.

В третьем его взводе шла 427-я БМП. Гроздь прижавшихся друг к другу солдат облепила башню. Сзади сидели Андрей Ланшенков, Сергей Протапенко и Игорь Ляхович.

Все – в брониках.

Вечером, в начале восьмого, батальон остановился у 43-й заставы, рядом с кишлаком Калатак. Как раз там, где погиб майор Юрасов и где так жестоко отомстил за него полковник Ан…енко.

Черная ночь расползлась по небу, словно чернила по промокашке.

Комбат приказал выключить все габаритные огни на машинах.

– Еще сутки, – сказал Ляхович, – и будем на границе.

Не верится…

Раньше Ляхович служил в саперной роте, и кличка у него была «Сапер». Потом его перевели в разведвзвод старшего лейтенанта Овчинникова.

Но кличка осталась.

На 40-ю заставу Сапер попал в декабре прошлого года.

Обеспечивал выставление блоков – искал мины.

За весь последний год во взводе не было "021 " – х[45].

– Если на перевале армию не заклинит, – ответил Саперу Ланшенков, – то будем.

– Дай-то бог, – отозвался Протапенко.

Мороз наглел с каждой минутой. Водитель завел двигатель, и солдат обдало горячей гарью.

Через пару секунд взревел весь батальон. Но с места не тронулся.

«Урал» зампотеха не заводился. Пришлось открыть капот и проверить стартер.

– Нужен ключ на «17». Торцовый, – сказал зампотех.

Майор Дубовский подошел к 427-й БМП, взял ключ, но четырехгранника у водителя не было.

– Он есть на 563-й, – сказал ротный. – Пошли туда.

Рядом с «Уралом» остановился «газик». Из окошка высунулась голова комендача.

– Эй ты, – крикнул он водителю через мегафон, – сын нерусского народа, в чем дело?!.. Быстрей заводи и двигай без переключения передач!

Водитель не отреагировал. Продолжал рыться в двигателе. Должно быть, не понял. «Газик» уехал.

На стоявшем рядом БТРе время от времени с шипением срабатывал компрессор, добавляя воздух в шины.

Ротный и майор вернулись, дали водителю четырехгранник. Сами полезли в кабину греться.

На 427-й один за другим зажглись восемь огоньков. Солдаты курили, отогревая теплым дымом сигарет посиневшие губы и пальцы.

– Хорошо… – сказал Сапер Ланшенкову, глубоко затянувшись.

Хотел добавить что-то еще, но струя пулеметного огня секанула поперек дороги. Трассеры красным пунктиром прошили тьму.

Стреляли с заставы, только что переданной «зеленым».

БМП впереди дала предупредительную очередь по небу.

Остальные молчали. Комбат, видно, решил не ввязываться в перестрелку.

Ланшенков услышал, как Сапер прохрипел ему что-то на ухо и несколько раз судорожно всосал ртом воздух.

– Что? – переспросил Ланшенков. – Что???

Сапер сидел в прежнем положении, лишь голову запрокинул назад – глядел в небо.

– Сапер! Ты как?! – крикнул Ланшенков.

Тот молчал.

К 427-му подбежал ротный. Тряхнув Сапера за плечи, заорал водителю:

– Включайте фары! Куда его зацепило?

Сапера аккуратно спустили с брони, положили на дорогу в желтый круг электрического света. Красная змейка крови заскользила по льду к обочине.

– Шея… – сказал, вставая с колен, ротный. – Навылет.

Пуля вышла из затылка…

Прапорщик присел на корточки и потрогал левое запястье Сапера.

– Пульс пока прощупывается, – сказал он.

Два солдата отрезали рукав бушлата. Санинструктор вколол в начавшую остывать серую руку промедол. Перетянул ее резиновым жгутом. Подождав, пока набухнет вена, поставил капельницу.

– Потекло… – сказал Ланшенков.

Связавшись с комбатом, ротный закричал в ларинг шлемофона:

– У меня «трехсотый» или «ноль двадцать первый»… Как понял?

– Вези его на 46-ю! – ответил комбат.

Там был медпункт.

Сапера положили на БМП. Водитель включил зажигание.

Машина дернулась, пошла в гору.

– Ставь вторую капельницу! – крикнул ротный.

Санинструктор поставил, но жидкость не пошла. Замерзла.

– Б..! – выругался ротный.

Потом взял чей-то бушлат, накрыл им Сапера.

Тот лежал на ребристом листе акульей морды БМП, смотрел наверх.

В небе болталась шлюпка месяца.

– Б..! – опять выругался ротный. Гримаса исказила его лицо.

Приехали на 46-ю. Положили Сапера на плащ-палатку и понесли в кунг – к врачу. Тот минут пять возился, слушал пульс, осматривал рану.

Наконец открыл дверь, вышел на улицу, сказал:

– Все… Пуля пробила шейные позвонки… Перелом основания черепа… Кровоизлияние в мозг… Все.

Сапера вынесли на свежий воздух и опять положили на броню.

Он был похож на гранату, из которой вытащили запал.

В небе висели осветительные бомбы, и лицо Сапера было хорошо видно.

Кожа его стала похожа на лист вощеной бумаги. Из носа и ушей все еще шла кровь. В глазах отражалось небо – то небо, каким оно было двадцать минут назад.

– Закройте ему глаза и накройте лицо, – сказал кто-то.

Сапера завернули в одеяло, подложив под него носилки.

Через пять минут одеяло припорошил снег.

Вокруг БМП с телом Сапера кольцом стояли солдаты.

Курили.

В глазах одного застыл вопрос; «Сапер, почему – тебя?»

В глазах другого: «Прощай».

В глазах третьего: «Лучше – тебя, чем меня».

В глазах четвертого: «Если не повезет, скоро встретимся».