Интереснее наблюдать за публикой, чем следить за ходом событий на экране. Когда развитие интриги замедляется, зрители грызут сахарный тростник или семечки подсолнуха.

А в это время на полотне развивается драма: бешеная погоня, бегство по крыше гарема. Публика переживает так, словно зрителей коснулась волшебная палочка. Все вскакивают с мест. Крики подбадривают и без того отважного героя. Ладони сжимаются в кулаки и мелькают в воздухе. А каждое появление прекрасной Зобейды на экране сопровождается поощрительным «ууух!».

Актриса Тайя Тарука — любимица публики! Красивейшая из красавиц! Ее глаза — свет луны, ее бедра — мраморные столбы, поддерживающие небо!

Египетский фильм обитателю Сахары, несомненно, ближе, чем фильм французский или американский. Хотя бы потому, что в египетском фильме выступают мусульмане, люди его крови, братья по языку и вероисповеданию.

Да, кроме того, Египет стоит во главе освободительной борьбы арабских стран. Египетский фильм сегодня — это алжирский фильм завтра. Он интересен для жителя берегов Нила, так же как и для обитателя оазиса в Сахаре.

Цветистые фразы, по-восточному торжественные жесты. Месть. Мужественный поступок. Обретение независимости!

— Уюююух! — радуется публика благополучному концу. Теуфик сжимает в своих объятиях прекрасную Зобейду.

— Ты благоухаешь, как сад аллаха! — говорит ей Теуфик.

— Ты навсегда останешься зрачком моего глаза! — отвечает она.

Фильм кончается. Свет. Публике совсем не хочется расходиться.

И тут происходит нечто совершенно неожиданное. В кинотеатр врываются стражи порядка с дубинками в руках.

В несколько секунд упрямые зрители выброшены за двери. Многие уносят из кинотеатра, кроме эстетического удовлетворения, шишку на лбу или здоровенный кровоподтек на спине. Вероятно, это обычное явление. Во всяком случае никто не протестует, потому что «воистину аллах велик и всемилостив!»

Еще 112 километров к юго-западу. На этот раз, представьте, по настоящему шоссе. Через нагорье Улед Найл мы перебрались совершенно благополучно, а главное — с неповрежденными покрышками. Высота 1200 метров над уровнем моря, но у нас, уже опытных путешественников, голова и от такой высоты не кружится.

Будь благословенна, изумительная долина, в золотисто-желтом песке которой тут и там высятся стройные пальмы!

Будь благословенна, полувысохшая речушка Уэд М’Зил, что наполняет влагой каналы в пальмовых рощах!

Будьте благословенны, древние, потрескавшиеся стены, дающие тень вечно жующим ослам и верблюдам!

Будь благословен, скрипящий журавль колодца, будь благословен, веселый базар с крошечными кофейнями, уличкой чеканщиков и с зелено-бело-черными узорами ковриков!

Все это составные части городка Лагуат, живописно раскинувшегося на склонах Джебель д’Амур — Нагорья Любви. Составной частью веселого Лагуата являются не только кубба, гробница халифа из рода Ларбаа, но и автобусный гараж у северных ворот. Составную часть Лагуата представляет и синьор Малокко. Он служит в фирме «Хабиб и Хабиб» и держится необыкновенно торжественно, когда мы передаем ему «летающий ящик» с образцами чешского стекла.

— Гром и молния, вот это будет ходкий товар! — восхищается он, — ей-богу, это обязательно нужно отметить. Пусть на это уйдет половина моих комиссионных!

Синьор Малокко итальянец из Триполитании. Жену у него убили в прошлую войну во время авиационной бомбардировки. Когда в 1945 году «оборону» Триполитании взяли в свои руки англичане, они оставили почти всех итальянских помещиков в покое, но тысячи мелких итальянцев-колонистов выселили из страны под предлогом, что они симпатизировали итальянскому фашизму. Среди изгнанных был и синьор Малокко.

Синьор Малокко ненавидит нынешних английских хозяев Триполитании, но он слишком хороший коммерсант, чтобы открыто говорить об этом. Он любит Италию и верит в нее. Мы тоже. Хотя, вероятно, немного иначе, чем он.

В берберийской кофейне за ярким, расшитым бисером занавесом уютно. Приучитесь сидеть на циновке со скрещенными ногами, и вам покажется, что вы дома. Скажем, как в трактире в Жевницах около Праги. Только это африканские Жевницы.

Французы завоевывали Лагуат целых восемь лет — с 1844 по 1852 год. В последний раз эта «Жевница» испортила им настроение в 1955 году.

— Увидите, как берберы забавляются, — обещает нам синьор Малокко. — Это люди с открытым сердцем. А их девушки… впрочем, vederete aggi un maraviglia — то есть увидите чудеса еще сегодня.

Мы должны сгорать от нетерпения? Вовсе нет.

Импровизированные подмостки. Точнее говоря, подмосточки. Что здесь будет происходить?

Занавес медленно поднимается. Два посоха с резным мужским тюрбаном вместо набалдашника заменяют актеров. Живой диалог. Веселый смех. Выскакивает еще один актер-посох. Аплодисменты. Снежно-белые зубы посетителей сияют в улыбке.

Нечто вроде кукольного театра, только в берберийской постановке.

Меняются декорации. В кальяны доливают воду. В латунных чашечках благоухают новые порции зеленого чая.

Бренчит старинный струнный инструмент дарбука, гремит бубен. Берберский бубен — оригинальная штука. Своим звуковым рисунком он создает у слушателей напряженное состояние. Бубен наполняет воздух непостижимым трепетом, и все чего-то ждут. И вот откуда-то из полумрака течет протяжная, жалобная мелодия.

В кофейню танцуя входят две девушки. Без покрывал на лице — ведь они свободные берберки! У них естественная улыбка. Ничего профессионального, вымученного. Это не судорожная, натянутая улыбка профессиональных танцовщиц, «свободных предпринимательниц» алжирской Касбы.

Черные бархатистые глаза.

А в глазах огонь. Он воспламеняет сердца и словно вещает: «Мы можем зажечь пожар. Мы — пламя страсти, которая горяча, как ветер, и сушит мозг».

Водопад густых черных волос. Легкие атласные лифчики, расшитые блестками. Шелковые шаровары, схваченные над лодыжками. Цветной стеклярус. Пятки выкрашены хенной в синий цвет. Что ни движение, то металлический звон. Браслеты из серебряных монет звенят на запястьях и лодыжках.

Девушки, в тело которых вселился дьявол. А ведь каждой не больше пятнадцати лет.

Внимание, представление начинается!

Волнующий змеиный танец харраки. Сначала порывистые движения живота, неожиданные вкрадчивые изгибы, полные мягкости и неги. Тоскующе разведенные руки. Снова судорожные движения живота, мимика, говорящая о напрасном ожидании и отчаянии. Трепет, волнение и внезапно трагический финал — абсолютная неподвижность.

Прекрасные девушки, но кто их хореограф?

Слово имеет флейта зуммара.

Танцует Зейнех, на этот раз под покрывалом. Она имитирует грусть покинутой женщины. Томительное ожидание выражено полными нетерпения мелкими шажками и грустными жалобными позами. Потом рука, поднесенная к глазам, как бы сообщает: милый уже виден. Ликующая радость по поводу его возвращения. Чередование пластических движений и поз сменяется быстрым кружением, почти вихрем. Апогей изображает ликование, и вот танцовщица сбрасывает итам, покрывало. Кокетливо прищуренные глаза и поклон означают благодарность зрителям.

Впечатление от танца неотразимое.

Не остатки ли это древних танцевальных феерий в честь финикийского божества Эшнунны? Или это только обычный трюк для привлечения в кофейню посетителей?

Кто знает…

Таково наше вступление и в самый мрачный и в то же время самый светлый уголок Алжира, в страну Мзаб.

На краю Лагуата приютилась полуразрушившаяся постройка, почти без окон. В трещинах стен пучками растет трава, двери деревянные, с тяжелыми железными запорами.

Перед дверями на циновке проводит свой кейф, послеобеденный отдых, старик, щурящий глаза на солнце. Веки у него опухли, сухое, как пергамент, лицо изрыто сотнями морщин. Тюрбан засален до блеска.