От такого рода грез и размышлений его оторвала неожиданная, острая боль. Поморщившись, лорд Карнарвон снова изменил положение зеркальца и пальцем потрогал порез на щеке. Тот самый порез, который он получил еще несколько недель назад, когда потерял сознание в гробнице Тутанхамона. По-настоящему шрам так и не зажил: он лишь затянулся коркой, а вот теперь, стоило чуточку натянуть при бритье кожу, открылся снова.

Капелька крови упала в фарфоровую раковину. Лорд Карнарвон повернул кран, и смешавшаяся с кровью вода, прежде чем исчезнуть в сливном отверстии, окрасилась в розовый цвет.

Назад его доставили в кэбе: он бормотал что-то странное и невразумительное. Леди Эвелин, уже осведомленная о случившемся, ждала его на ступенях отеля.

– Ох, папочка! – прошептала она, видя, как отца чуть ли не на руках вынесли из экипажа. – Глупенький, и о чем ты только думал?

Осторожно поддерживая, она повела лорда Карнарвона вверх по лестнице, а тот посмотрел на дочь так, словно ее появление стало для него величайшей неожиданностью.

– Мечеть... – прошептал он. – Я поехал взглянуть на мечеть.

– Мечеть?

– Хотел узнать, правда ли это.

Леди Эвелин помолчала, глядя на его распухшее горло, а потом сказала:

– Я бы ни за что не разрешила тебе отправиться в Каир, зная, что ты так плохо себя чувствуешь.

– Эви...

Он вдруг резко покачнулся и, чтобы не упасть, ухватился за дочь.

– Что, папочка?

– Там никого не было.

– Где?

– В мечети. На самом верху минарета.

Леди Эвелин пожала плечами.

– Не представляю, с чего бы там кому-нибудь взяться.

– Нет, ты не понимаешь главного, – шепотом возразил он. – Откуда мне теперь знать, что из этого может быть правдой?

– Пожалуйста, папочка...

– Нет...

Он коснулся рукой вздувшихся лимфатических узлов.

– Откуда мне знать... что это... что все это значит?

– Папочка!

Леди Эвелин поцеловала отца в щеку и, ощутив губами жар его кожи, постаралась не выдать охватившего ее беспокойства и невесть откуда взявшегося страха.

– Тебе не о чем тревожиться, – ласково сказала она, – надо только во всем следовать рекомендациям докторов. Ты же знаешь, что любая болячка может перерасти в настоящую проблему, если не выполнять предписания врачей. Сам посуди, дорогой папочка, в чем тут может заключаться какая-то там мистическая тайна?

Она повела его дальше.

Тяжело сглотнув, лорд попытался сказать что-то еще, но ему, да и то с большим трудом, удалось лишь пробормотать нечто неразборчивое и лишенное смысла.

Едва телеграмма была доставлена, Картер нетерпеливо открыл ее, прочел, скомкал и сильно побледнел.

– Плохие новости? – участливо спросил его коллега. – Надеюсь, ничего страшного?

Некоторое время Картер молчал, затем снова расправил измятый клочок бумаги.

– Это от леди Эвелин, – пробормотал он, протягивая телеграмму собеседнику. – Лорд Карнарвон тяжело заболел, и она крайне встревожена его состоянием. Я должен немедленно ехать в Каир.

– Боже мой! Боже мой! Как прискорбно это слышать, тем паче сейчас, когда наша работа столь успешно продвигается. Надеюсь, милорд скоро пойдет на поправку.

– Да, конечно.

Картер медленно кивнул, обвел взглядом пустое помещение и сквозь пролом в стене устремил взгляд в погребальную камеру.

– Да. Я надеялся, что смогу порадовать его хорошими новостями.

– О?

Картер пригладил усы.

– Я надеялся найти какой-нибудь папирус. Записи, списки, что-либо в этом роде. Но теперь кажется очевидным, что ничего подобного здесь нет. Ни единого клочка!

Его коллега рассмеялся.

– Право же, Картер, на вас не угодишь. Нельзя быть таким ненасытным. Разве того, что вы откопали, недостаточно для исследований?

– Для исследований – да, достаточно. Но не для меня. Во всяком случае, пока.

– Чего же вы в таком случае желаете?

– Я хочу знать, что произошло на самом деле. Отыскать правду... понять.

Коллега Картера помолчал, потом пожал плечами.

– Все это произошло немыслимо давно.

– Да. В этом-то и проблема. Я надеялся, что если совершу открытие... если извлеку артефакты на свет, то... Не знаю, как лучше сказать... То мне удастся возродить и постичь внутреннюю жизнь древних. Понимаю, это, должно быть, звучит смешно. Но, в конце-то концов, что, если не это, воодушевляло меня на моем пути? Не стремление понять, действительно ли они жили, мыслили, чувствовали так же, как мы! Но на деле мы отнюдь не можем быть в этом уверены. Нам это, увы, неизвестно. Даже стоя здесь, в самом сердце гробницы, что мы, по существу, знаем? Очень мало. Ничтожно мало. Практически ничего. Мы по-прежнему далеки от подлинного знания!

Коллега ободряюще похлопал Картера по спине.

– Право же, старина, неужто вы не понимаете, что одна эта находка сделала вас славнейшим и знаменитейшим из ныне живущих археологов? Вы добились величайшего успеха и при этом выглядите таким печальным...

– Увы! – Картер вздохнул. – Я ничего не могу с собой поделать. Он посветил фонарем в пролом и снова всмотрелся в погребальную камеру. Тайна по-прежнему не дается нам в руки. Тени расступаются, но тьма никогда не рассеивается окончательно.

Он умолк, повесил голову и спустя некоторое время взглянул на скомканную телеграмму, так и остававшуюся в его руке.

Картер разгладил ее и перечитал снова.

– Пожалуй, мне лучше немедленно отправиться в Каир, – вздохнул он.

Коллега кивнул.

– Будем надеяться, что старому джентльмену скоро полегчает.

– Да уж, будем надеяться, – отозвался Картер с мрачной усмешкой. – В противном случае на нас обрушится целая волна нелепых толков и слухов о том, что эта гробница проклята и приносит несчастье.

Ранним утром в каирском отеле «Континенталь» больной человек испустил последний вздох.

В тот же самый момент на другом краю города замигали и неожиданно погасли все огни. Тьма пала на Каир, непроглядная, как в запечатанной гробнице.

В тот же самый момент внимание сторожа, караулившего захоронение Тутанхамона в Долине царей, привлек доносившийся с нависавших над ним скал шум. Он поднялся на ноги и увидел пыль, поднимавшуюся над потревоженной галькой в русле пересохшего ручья.

Не поленившись, сторож осмотрел это место, но не нашел ничего заслуживающего внимания.

Никакие звуки, кроме шума порывистого ветра, больше не нарушали царившее вокруг безмолвие.

Эхнатон. Сын фараона Аменхотепа Третьего, в честь которого и был поначалу назван. На протяжении ряда лет считался соправителем отца, хотя некоторые историки считают, что это было лишь формальностью и реальной властью в данный период царевич не располагал.

Унаследовав после кончины отца престол, он на пятом году правления сменил имя и приступил к строительству новой столицы в Среднем Египте, в местности, ныне именуемой Эль-Амарна. В этом городе фараон провозгласил культ единого божества, солнечного диска «Атона». Религиозная реформа имела огромное влияние на культуру и экономику всей его империи. После кончины Эхнатона его имя было стерто со всех общественных памятников и зданий, так что сама память о его правлении и совершенном им духовном перевороте оказалась утраченной. О том, что такой фараон некогда властвовал в Египте, историки узнали лишь в девятнадцатом веке, когда в Египте начались широкомасштабные раскопки.

Вполне естественно, что найденных материалов недостаточно, чтобы заполнить зияющие пробелы в сведениях о его эпохе. Современные историки, как правило, весьма сдержанны в оценках личности и деяний этого царя, однако Флиндерс Петри, например, безапелляционно именовал Эхнатона «наиболее оригинальным мыслителем, когда-либо жившим в Египте» и «величайшим идеалистом мира».

Аменхотеп Третий. Последующими поколениями прозван Великолепным. Его долгое правление справедливо считается периодом расцвета, когда Древний Египет достиг вершины могущества и богатства. Судя по рельефам, относящимся к концу его царствования, Аменхотеп Третий страдал ожирением.