— Яков Иванович, — сказал Ромашкин, сжав ладони с замок, — я не располагаю ни знанием слухов, ни фактами. Мне сложно рассуждать о том, что написано в послании. Ведь я не знаком с содержанием и ни слова не сказал о частном лице.
— Но вы знакомы с тем человеком, который передал Вам это послание? — Тут же бросил вопрос Смирнов.
— Безусловно. Я же говорил Вам, чьи интересы здесь представляю. И они сугубо коммерческие.
— Да, говорили, какие-то паровики Уатта… И эти невероятные по объёму средства пугают меня. Как и то, чего я не могу осознать. Зачем вашему клиенту оставлять стопроцентный залог за посольский дом, — сказал, словно выстрелил Яков Иванович. — И просить делать вид, словно ничего не произошло? Ведь он уверен, что иных покупателей не будет.
— На этот вопрос я уполномочен дать объяснение, — уверенно произнёс Ромашкин.
— Извольте, милостивый государь.
— С политической точки зрения, для России будет лучше, если Франция останется в неведенье, что война между двумя государствами проходит только на бумаге карт. Вы понимаете, о каких воюющих странах я говорю. И Ваша задача видится моему клиенту в приложении давления на все имеющиеся точки силы, способные воздействовать на Парламент и влиятельных людей Англии для возобновления серьёзных действий в борьбе с Наполеоном, особенно в Португалии. Веллингтон справится, пусть ему не мешают. А так же возврата из заточения наших моряков, томящихся в Эндовере и на плавучей тюрьме. И дабы не отвлекать от основных задач, Вас избавляют от некоторых проблем. Вы здесь, как говорит мой наниматель: "на первой линии редутов, и не должны отвлекаться на всякие мелочи, такие как нехватка пороха или ядер". Что же касается выделяемого бюджета, если он кажется чрезмерным…
— Не кажется, — тихо ответил Смирнов. — Для столь информированного Вашего клиента, думаю, не осталось тайной то, что на содержание всего этого, — Яков Иванович обвёл рукой кабинет, намекая на весь дом, — я отдаю все свои средства.
— Это давно не является секретом, как для меня, так и для многих наших соотечественников, оказавшихся здесь в непростой ситуации, — уверенно сказал Ромашкин. — Ведь тут кусочек России, встав на который, чувствуешь себя дома.
— Я рад, что это начали понимать в Санкт-Петербурге.
— В таком случае, — Ромашкин не обращая внимания на последнюю провокационную фразу, извлёк из папки бланк, — извольте пересчитать и расписаться в получении.
На стол лёг бланк гербовой бумаги с печаткой вензеля Балтазар Балтазаровича Кампенгаузена, и Смирнов в душе усмехнулся: можно сколь угодно пытаться завуалировать любой разговор, покрыть его печатями тайн, но как только наступает финансовый отчёт, всё сразу становится ясно, откуда и куда тянутся нити.
"Жаль, — думал Смирнов, — у нас до сих пор не уделяют внимания мелочам. Бланк-то какой любопытный: тридцать копеек за лист — это понятно, вензель нового казначея, сменившего Голубцова тоже, а вот откуда тут типографский номер? Впервые такой вижу. Может, Экспедиция секретных дел и для них персональные бланки? Скорее всего… Видимо, для особых случаев. Так-с "Я нижеподписавшийся получил из казначейства… на хозяйственные нужды по собственному усмотрению…", однако с такой формулировкой и карибскую эскадру вице-адмирала Кокрейна перекупить можно, хватило бы шиллингов". И в то мгновенье, пока Яков Иванович изучал бланк, Ромашкин снял верхнюю часть чемодана, нажал на потайную кнопку и стал извлекать пачки фунтов, незамысловато перевязанных пеньковой бечёвкой. Очень много пачек.
Без сомнения, в предоставлении крова Андрею Петровичу был дан "зелёный свет", более того, Смирнов посчитал своим долгом, что обязан помочь "чиновнику находящемуся инкогнито" в силу своих возможностей во всех его начинаниях. Все же для гостя Лондон оказался совершено незнакомым, а для Якова Ивановича стал почти родным. В течение трёх дней они изъездили город вдоль и поперёк, посетили несколько адвокатских контор, заводов, мастерских, клубов, кофеен, подписали договоры о намерениях, оформляли патенты и даже встретились с несколькими лордами, которым Ромашкин за игровым столом проиграл чуть больше ста восьмидесяти фунтов. Этим или чем-то другим, он настолько расположил их к себе, что в компании Болтона и Уатта на следующий день начали отгрузку паровых машин, сдвинув сроки контрактованного времени с другими покупателями. А вечерами они коротали время за чашечкой чая и вели беседы чуть ли не до полуночи.
Беседа их обращалась к темам, свободное обсуждение которых обычно немало способствует внезапному возникновению доверительной дружбы между мужчинами — таким, как политика, финансовые новости, модные увлечения и человеческие причуды. Будучи на много лет старше и располагая, следовательно, более долгим опытом, Смирнов при обсуждении этих тем имел существенные преимущества. Он мог сравнить Французскую биржу с Английской. Разбить в пух и прах, лживые тезисы Талейрана и сменившего его Шампоньи, упрекнуть в неискренности их лондонского визави Уэсли и раскрыть тайны Венского двора. Объяснить новому другу разницу между Тори и Вигами и зачем Лаваль спонсирует короля в изгнании. Сказать веское слово о веяньях моды, и какое значение в одежде имеют со вкусом подобранные галстуки. Как уловить флирт между джентльменом и леди, которые всего лишь улыбнулись друг другу, и насколько важно отмечать мимику и жесты собеседника в разговоре. Подобные способности привели хоть и несколько сведущего во всем этом Ромашкина в полный восторг. И у него составилось о Якове Ивановиче такое высокое мнение, которое с успехом могло бы поспорить с авторитетом ведущих преподавателей университета, о которых если и не часто, но всё же вспоминал. Простота обращения и живость Смирнова, а также его отеческая забота, укрепили в Андрее Петровиче чувства благоговения перед ним, сохранив в его душе горячую симпатию. Они расставались после крепкого и долгого рукопожатия, обнаруживая, к взаимной радости, что им предстояло встретиться утром за завтраком, а вечером в кабинете.
И если приезд в Лондон, как и в любой незнакомый город, Ромашкин воспринимал с некой долей исследовательского задора и радости, свойственных путешественникам, то расставание ознаменовалось полнейшей грустью: не по городу — по собеседнику. Он не в первый раз был за границей, любил припоминать прекрасные места, виденные им, и в компании часто рассказывал о них живописно и верно. Как аккуратный путешественник, в своих вояжах он не преминул осмотреть везде все достопримечательности природы и искусства, и обогатить память воспоминаниями, а дневник рисунками. Но так как на это всегда не хватало времени, он старался покупать картины у местных художников. Так вышло и в этот раз.
Однако для выполнения поставленных задач он должен был возвращаться, но уже мало что зависело от него. А посему, он не спешил и провёл в Ипсвиче неделю, вдыхая великолепный воздух, после пропахшего навозом Лондона, выкуривая бесчисленное множество трубок за чтением газет и разгуливая среди древних причалов, где густо росла трава. Здесь всё было интересно, а ощущение падшего величия было даже сильнее, нежели в Падуе, в бытность его учёбы, где все камни старинной архитектуры разворовали местные жители. Как и его новые знакомые, капитаны яхт — Марк и Джон, он очень нервничал: бывали дни, когда он чувствовал, что не должен здесь оставаться и лишней минуты. Но внутренний голос, витавший где-то в эфире, шептал ему, что его отсутствие позволит им одурачить его клиента. И каждый раз усилием воли он давал себе установку оставаться ровно настолько, насколько собирался, успокаивая себя ощущением, что они ничего не смогут сделать, чтобы избавиться от него, если только не собираются отправиться без груза в Архангельск напрямик и немедленно.
Все эти дела чрезвычайно тревожили Ромашкина, и лоб его бороздили морщины, когда однажды в субботу, после обеда, он, глубоко задумавшись, направлялся в деревенский трактир, находившийся приблизительно в миле от города. Это был излюбленный приют всех иностранцев, ибо трактирщики тут испокон веку были голландцами, и в нём продолжали сохраняться дух и вкусы доброго старого времени: когда тушёная оленина с кружкой эля была тушёной олениной с приятным на язык напитком, а не гарниром с маленьким кусочком мяса и непонятным пойлом. Помещался этот трактир в старинном, на голландский лад построенном доме, который когда-то, во времена второй англо-нидерландской войны, служил, быть может, резиденцией какого-нибудь пленного богатого фриза. Он был расположен поблизости посёлка Уолтон, напротив косы, прозванной косою утопленников, которая далеко выдавалась в море, и у которой прилив и отлив происходили с необыкновенной стремительностью. Почтенное и несколько обветшавшее здание можно было распознать уже издалека благодаря небольшой рощице, состоявшей из вязов и платанов. Они, казалось, покачивая ветвями, гостеприимно манили к себе, между тем как несколько плакучих ив со своею грустною поникшей листвой, напоминавшей распущенные волосы, рождали представление о заботе, окружавшей этот очаровательный уголок в ещё тёплые осенние дни. Именно здесь можно было услышать все последние новости и сплети с материка, об общинных делах и городских событиях, а также просто выслушать интересные истории, рассказанные старожилами, глубокомысленно дымившими трубками.
