— Темно, лучше завтра, при дневном свете.

— И то верно.

— Судя по всему, — стал предполагать я, — тот, кто всадил в бедолагу гвоздь, обладал завидным холоднокровием профессионального убийцы.

— Замечу, — Полушкин назидательно поднял указательный палец, — как только гвоздь был вынут из раны, несчастный расстрига Арещенков — а это без всяких сомнений он — скончался за пару минут.

— Получается, убийца намеренно оставил оружие в теле? — спросил я.

— Вне всякого сомнения, — охотно согласился поручик. — Давненько я с таким не встречался. "Укол колодочника", очень редкая техника нанесения удара: шляпка упирается в ладонь, и гвоздь удерживается между средним и безымянным пальцем. Потом удар, как хлопок ладонью, и всё.

— Скверная смерть, — задумчиво произнёс я. — Прекращая боль, человек фактически совершает самоубийство. Десять к одному, такая кончина выбрана не случайно, особенно для бывшего попа. Тут что-то личное.

— А по-моему, кто-то заметает следы, — осматриваясь вокруг, произнёс Полушкин. — Хотя делал он это в спешке. Посветите вон под тот открытый корст. Видите бумажку?

— Уж не сестра ли это тех сотенных!? — скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс я, беря ассигнацию в руку.

— Боюсь представить Алексей Николаевич, сколько их всего было, — стал размышлять поручик, — четыре гроба… да тут на несколько миллионов. Но это не всё. Посмотрите, что я обнаружил на ступеньках.

На испорченной ассигнации, где буквы практически не пропечатались, красовалась написанная кровью надпись по-польски: "Привет от Стефана Митоша".

— Что скажете, — задался я вопросом, — это написал Стефан, или умирающий расстрига, жаждуя отмщения назвал имя убийцы?

— Хотите услышать моё мнение? Так оно врядли станет отличаться от вашего, — немного подумав, ответил Полушкин. — Да и палец на правой ладони покойного измазан кровью словно чернилами. Сдаётся мне, это послание истинным хозяевам фальшивых ассигнаций. Надо Петра предупредить.

— Пойдёмте отсюда, Иван Иванович. Арещенков был подлым человеком. И ангелы, слетевшие за его душой под пение эпиталамы, шелестя белоснежными крыльями и помавая пальмовыми ветвями, нашли на месте праведника омерзительного сатира, который ползал по земле, страстно рыча, и жадно лизал землю, ибо в бредовом исступлении ему чудилось, что под его губами нагое тело блудницы.

Дорога в герцогство Варшавское выдалась небезынтересная, и началась она, когда окончилась наша подорожная, и мы по факту проехали последнюю русскую почтовую станцию с совершенно отвратительным по характеру смотрителем и необыкновенно чудесной его женой. Их ссоры вспыхивали постоянно, как по часам, и ревностью был пропитан каждый закуток станции, но сколько в их глазах было любви друг к другу, когда они мирились! Лёд и кипяток, как они уживались вместе? Впрочем, запомнились мне они не столько семейными сценами, а тем, что в зале для путников мы отведали горячей баранины с перловкой и невероятно вкусной подливой, которую похвалили все без исключения. А дальше наше движение больше напоминало перемещение по рокаде воинского подразделения: со всеми обязательствами согласно Уставу.

Первую четверть сотни вёрст наш отряд шустро передвигался по прекрасной мощеной дороге, по которой можно при желании объехать полмира, но после старого пограничного столба, свернув по команде направо темп движения сразу же упал, она превратилась в еле различимую тропинку, вьющуюся среди низкорослого кустарника. Временами она вообще пропадала из виду, так что я целиком и полностью полагался только на людей Полушкина, ехавших впереди и расчищающих проезд колёсному транспорту. Там, где проезжали возы и выбивали колеи, часто скапливалась вода и следующим дождём всё это уносилось вместе с глинистой землёй, портя и без того убитый тракт. Иногда его поправляла чья-нибудь заботливая рука, закидывая глубокие лужи вязанками хвороста или камнями, которые здесь иногда встречались. Так же поступили и мы, опасаясь за сохранность наших возов. Потом тропка устремилась в рощу и пошла вдоль полупересохшего русла какой-то речушки или, скорее всего ручья, где можно было наслаждаться настоящим пиршеством красок наступающей осени. По обе стороны от тропинки густо росли липы, на ветвях которых сидело множество птиц. В какой-то момент солнце скрылось за тучами и от обилия густых крон деревьев стало совсем темно и прохладно, но всё это внезапно закончилось, а мы оказались перед переправой с жуликоватого вида паромщиками, похожими чем-то на казаков. Заплатив по рублю с повозки и вытерпев двухчасовую переправу, наш отряд под личиной купцов ступил на землю герцогства. Ни проверки документов, ни подорожных, ни грабительских пошлин, и самое важное — никаких вопросов. К слову, отсутствие государственного надзора влекло за собой и проявление всех прочих прелестей вольницы. Чуть позже мы оказались среди недавно сгоревших деревьев, где апогеем недавней стихии возвышался обугленный остов старой кареты со скелетами лошадей и холмиком с крестом из сломанной пики. Голые, словно вычерненные, ветви без единого листа тянулись к небу, стояла мертвая тишина, и мне показалось, что все вокруг вымерло.

— Через полверсты будет поселение, — отвлекая от мрачного зрелища, сообщил мне Полушкин, — вот там, со слов Василь Фомича, удивитесь по-настоящему.

— Что ж там удивительного?

— Паромщики, которые нас так любезно перевезли, — это потомки бывшей когда-то безгербовой шляхты, — стал рассказывать Иван Иванович, — перебравшиеся сюда лет сто назад и принятые под руку какого-то мелкого шляхтича, который вскоре помер и наследников не оставил. В общем, с тех пор тут заправлял не пойми кто, и магнатам по большому счёту было наплевать, кто им шлёт звонкую монету — бандит или честный шляхтич. В прошлом году, в соответствии с Наполеоновским Кодексом, здесь хотели навести порядок. Место хлебное, но кто-то с кем-то договориться не смог, а может, не захотел.

— И как решили, по чести или по суду? — спросил я.

— Наверно, по суду, — с улыбкой произнёс Иван Иванович. — Это раньше спор решала острая сталь. Сейчас дешевле купить нужного стряпчего, чем нанимать добрый отряд.

— Полностью солидарен с Вашими словами, Иван Иванович, — кивнув головой, согласился я.

— Заинтересованные лица, — продолжал рассказ поручик, — быстренько нашли отсутствие подтверждённого дворянства у местного помещика и перекроили земельку. Естественно, фамильных документов, кроме писульки, купленной у евреев в Бердичеве, местный новоявленный шляхтич не имел, за что был закован в железо.

— Однако, — удивился я.

— Закон суров, как говорится. Так вот, — Полушкин отмахнулся от назойливого насекомого, — Василь Фомич, который у нас в головном дозоре поводырём, в прошлом году в этих местах с купчишкой бывал и поведал намедни то, о чём стараются умолчать.

— Иван Иванович, — произнёс я, — весь обратился в слух, уже заинтриговали.

— В ту же ночь паромщики своего главу освободили, оставили весь скарб и покинули насиженное место, забрав с собой только скотину, а чиновника из Варшавы заживо сожги вместе с каретой и охраной. То место мы только проехали. Так что вроде и есть курень: избы, сараи, хлева, ограды — а людей нет.

— Весьма показательно… И что, — спросил я, — с тех пор никто не проявил заинтересованности?

— Думаю, сумели договориться. Вернее, доход поделили поровну, раз провоз с телеги стал рубль, а не полтина, как прежде. — Поручик выдержал паузу и произнёс:

— Рассказал я эту историю к тому, Алексей Николаевич, чтобы Вам стало немного понятно, с кем мы имеем дело. В Варшаве уже позабыли, что чем дальше на Восток, тем кровь у людей горячее и что такое "рокош" тут помнят с детских лет. И ещё, интересующий Вас Збышек родом как раз отсюда. Сын того главы, вынужденный после этих событий дезертировать из войска.

Вскоре мы подъехали к посёлку. Околица была дивно красива среди той тишины, которая здесь царила. Тут не чувствовалось горя, не слышалась суета жизни, только свободные птицы, щебетавшие безумолку, да густые заросли кустов, буйно разросшиеся и забывшие человеческую руку. Но удивление вызывало не это, а десяток черепов, насаженных как набалдашники на плетень крайнего дома, на одном из которых восседал крупный ворон.