— Это совершенно меняет дело, — воодушевлённый полученной информацией, сказал Орлов. Глаза его превратились в щёлочки, а губы растянулись в притворно-весёлой улыбке. — Не беспокойтесь: я не отниму много времени.

Орлов произнёс последние слова, понизив голос, склонив голову набок и опустив глаза. Глаза у него были маленькие, близко посаженные, а на лбу уже виднелись две поперечные морщинки, трактуемые физиономистами как след "озабоченности и разочарования". Опущенные уголки рта, тонкие, как лезвие ножа, верхняя губа и короткие бакенбарды — в общем, при всём желании его лицо нельзя было назвать привлекательным, но одновременно с этим оно никак не хотелось отложиться в памяти. Встреть я его завтра на улице — видит Бог, не узнал бы. Просто молодой человек двадцати лет, вот и всё описание. Тем временем Орлов выудил из бюро какие-то бумаги и произнёс:

Посмотрите, пожалуйста, на эти документы — протягивая мне бланки французских векселей — и скажите, могли бы Вы их погасить?

Я взял векселя в руки, посмотрел на даты, пустое поле для передаточной надписи, и обратил внимания на одну слишком известную во Франции фамилию.

— Перед тем, как я дам ответ, — произнёс я, — хотелось бы узнать, каким образом эти бумаги оказались у Вас?

— К сожалению, я не имею права сообщать данную информацию лицу…

— Не имеющего соответствующего допуска к государственной тайне. Вы это хотели сказать? — перебил я.

— Именно. Просто в Министерстве финансов считают…

Орлова прямо что-то ухватило за язык, и он секунд пять не знал, как ловчее ответить таким образом, чтобы не соврать и всю правду не сказать.

— Что инвестировать во Французские бумаги гораздо выгоднее, нежели это делать в своей стране. И эта информация не для широкой публики? — вновь перебил я.

— Выходит, — Орлов развёл руками — не такая это и тайна.

— Позвольте, — сказал Ромашкин, — но векселя совсем не акции и не облигации с гарантированными купонами, как ценные бумаги они вызывают сомнения. Это не предмет инвестирования и любой, мало-мальски разбирающийся в этом предмете человек, подтвердит мои слова. Считаю своим долгом, Алексей Николаевич, предупредить Вас о том, что всё это попахивает.

— Два месяца назад, — произнёс Григорий Фёдорович, чуть не скрипнув зубами, — Брюссельский банк прекратил своё существование. Это всё, что нам удалось выбить. Последнее слово звучит так, как звучит. И поверьте, наши казначеи не глупы, как может изначально показаться. Иногда и там нужно иметь средства.

— Спасибо за откровенность. Надеюсь в банках Лафита, Туртона и Фула активов не было? — произнёс я и, видя поджатые губы Орлова, понял: было и ещё как было.

— И что Вы скажите? — после недолгого молчания произнёс Орлов.

— Можно попробовать. — Коротко ответил я.

— Что?

— Григорий Фёдорович, — тихо произнёс я. — Как в военной стратегии есть правило четырёх, так и в финансовом мире существует аналогичное. Успешному инвестору необходимы четыре качества. Во-первых, если Вы собрались вложиться, то должны испытывать интерес к процессу. В этом отношении финансы ничем не отличаются от настройки фортепьяно или кулинарного дела, где полноценно работать могут лишь влюблённые в свой труд. Если управление капиталом не доставляет удовольствия, результаты будут плачевны. Во-вторых, необходимо владеть не просто умением счёта и знать основы арифметики и алгебры, а обладать практическими навыками в области статистики и теории вероятностей на основе работ Гюйгенса, Паскаля и Ферма. В-третьих, необходимо назубок знать финансовую историю: как, в общем, от краха пирамиды Компании Южных морей; так и в частности, исследуя непосредственно предмет вложений. Но даже если Вы обладаете этими качествами, они бесполезны в отсутствии четвёртого — внутренней дисциплины, которая заставляет строго придерживаться избранной стратегии, невзирая на войны, потопы, землетрясения или надвигающийся конец света. Однако держаться избранного курса легко в момент прилива. Когда вода спадёт, это куда сложнее. Последнее, как раз ваш случай, совершенно запущенный и бесперспективный.

— Ничего не понял, — смущённо проговорил Орлов. — Да или нет?

— Конечно, нет! Но можно попробовать кое-что другое. По первому векселю я могу оставить залог в двадцать тысяч, по второму тридцать шесть, а по третьему все сто.

— Но это, — Орлов что-то подсчитал в уме — всего лишь треть…

— Я не говорю о погашении. Только залог. Возможно, у меня получится, а возможно и нет. Думаю, вы уже пробовали узнать, а скорее всего даже и получить с этого гражданина деньги и не преуспели. К тому же, есть несколько условий с моей стороны.

— Какие условия?

— Первое. Мне надо обменять около миллиона франков на любую другую валюту.

— Вы же хотели полмиллиона… Ассигнации подойдут?

— Пятьдесят на пятьдесят. Половину серебром или золотом.

— Я доложу, но рассчитывайте лишь на ассигнации.

— Второе. Для завершения истории с векселями, мне с товарищами надо отплыть во Францию. Как можно скорее.

— Решаемо. — Уверенно произнёс Орлов. — Через три дня бригантина "Святой Пётр" отправляется в плаванье. Наверно, есть и третье условие?

— Нет. Больше условий нет. Но если Вы хотите…

— Довольно.

— Капитан бригантины, — несмотря на протест Орлова, продолжал я, — высадит нас там, где мы укажем и возьмёт на борт то, что я скажу. Перемещение и пребывание на борту будет оплачено.

— Позвольте, Вы сказали мы. А кто эти достойные люди?

— Иван Иванович Полушкин должен прибыть в Санкт-Петербург со дня на день. С ним его боевой товарищ Василий Фомич. От нас я и Андрей Петрович со слугой ирландцем, да ещё двое — Тимофей и Степан. Это демобилизованные солдаты, денщики штабс-капитана Есиповича.

— Надо бы паспорта на всех. Обождите! Полушкин, это не тот ли поручик, что давеча привёз сундук с фальшивыми ассигнациями в Москву?

— Он самый.

— И Вы… — хозяин кабинета весело рассмеялся — Я отчего-то так и подумал. Конечно, это не совпадение. Господа, шутки в сторону.

Григорий Фёдорович внезапно преобразился, и добродушная улыбочка тут же слетела с его губ. Перед нами оказался жёсткий и уверенный в себе молодой человек, наделённой харизмой и ясным умом, несомненно, обладающей той самой лицензией с чистым полем, во власти которого было вписать любую фамилию.

— Надеюсь, — произнёс он, — вы отдаёте себе отчёт, что канцелярия не просто так называется особая? А теперь, позвольте вас представить…

На этих словах дубовая панель, оказавшаяся дверью в соседнее помещение, отворилась и в проёме показалась фигура, блеснувшая стеклом очков.

— Воейков, Алексей Васильевич, — представился он. — Без чинов, господа. Время сейчас непозволительная роскошь, посему, Андрей Петрович останьтесь и побеседуйте с Григорием Фёдоровичем, а Вас, Алексей Николаевич, я попрошу пройти со мной.

Оставшись наедине, Воейков пригласил присесть и сразу взял разговор в свои руки. Я не противился и внимательно его слушал, ровно до того места, когда он стал предлагать своё покровительство. В принципе, больше ничего он предложить и не мог.

— Скажу откровенно, — ответил я, — ваше предложение меня удивляет. Как правило, я привык обходиться собственными силами.

— Вы понимаете, что в этом деле следует соблюдать конфиденциальность, — услышал я слегка скрипучий голос Воейкова, — напряжённость между двумя странами такая, что все прежние условности не стоят и выеденного яйца. А так Вы будете под крылом. Ну, а в благодарность…

— Да, всё Вы говорите правильно, и в чём-то я даже соглашусь, но в чём, собственно, моя заинтересованность, если финансовые операции я сделаю без чьей-либо помощи. Весь опыт моей жизни подсказывает, что случись со мной, беда по настоящему, помощи ждать будет не от кого. Если можно, Алексей Васильевич, пусть составят документ, по которому всем инстанциям рекомендуется оказывать нам содействие.

Воейков снял очки, те самые, которые предавали его взгляду одновременно пугающие и необъяснимое выражение. Прямо как у Берии, иного сравнения и не привести. Он протёр линзы, обдумывая ответ, как бы сомневаясь в ценности документа с печатью его департамента, которое нигде и не проходило по ведомостям.