Мы не знаем, что с ним произошло, — может быть, просто несчастный случай. Он купался в море — это было в Гурзуфе, — уплыл и не вернулся. Браслет он оставил на берегу — он всегда так делал, сколько ему ни говорили, — очевидно, считал, что вода испортит механизм. О Летуре вспомнили только на следующий день, но сразу искать не стали — мало ли куда мог отправиться человек! Но потом ребятишки нашли в камнях одежду. Через час тело обнаружили. Он пролежал в воде почти сутки. И представьте, врачи так и не смогли сказать, отчего он умер. Подозревают, что это был паралич сердца. Словом, самая естественная причина. Но только трое из тех, кто недавно прибыл с Изумрудной, в этот день тоже были в Гурзуфе!

Поверьте, Алексей, мы проверили все, что только могли. Люди не умирают просто так, без причин, но причин нет. Есть только смутные подозрения. Эти трое Летура не убивали. Нам удалось проследить весь их путь, и мы убедились, что они нигде не вступали с ним в контакт. А за час до того, как Летур пошел купаться, эта тройка уже сидела на веранде над морем. Они пили вино, ели шашлыки и играли в эту допотопную игру — да, преферанс — на щелчки по носу. И просидели там несколько часов, никуда не отлучаясь, — игра эта затяжная.

— А где они сейчас? — спросил я.

— Уехали. Вернулись на Изумрудную. У нас не было никаких оснований их задерживать.

— Скажите, а среди тех, кто прибыл с Изумрудной, не было детей?

— Детей? — изумился Фаркаш. — А в чем дело? Я рассказал ему историю с вишневой косточкой.

— Это был мальчишка? Вы уверены?

— Я разговаривал с ним вот так же, как сейчас с вами.

— Я проверю еще раз, но, насколько мне известно, к нам прибывали только взрослые.

Тут мне в голову пришла одна мысль, и я спросил Фаркаша, нет ли у него фотографий тех, с Изумрудной.

— Конечно, есть, — ответил комиссар. — Разрешения на ВП-перелеты выдаются только именные, с фотографией.

Он взял с полки одну из папок и достал из нее пачку цветных стереоснимков.

Я медленно перебирал их, вглядываясь в лица. Кто знает, не придется ли встретиться с ними там, на Изумрудной. Возможных врагов лучше знать в лицо.

— Вот этого я знаю, — сказал я и протянул комиссару Фаркашу снимок. — Это кавалер Рюдель, глава Черного совета Изумрудной, главный претендент на руку принцессы Ганелоны и на королевский трон…

Я разыскал Тину в лаборатории. Она уже заканчивала свои записи, и я предложил ей поужинать вместе.

— Если ты не возражаешь, можем поехать ко мне. Бабушка скоро укатит в какую-то тьмутаракань, а пока будет рада накормить нас. Знаешь, когда бабуся дома, она не терпит, чтобы я питался автопищей.

— Тебе хорошо живется, — вздохнула Тина. — Очень славная у тебя бабушка. И где ты ее раздобыл?

— Скажу только тебе, по секрету. — Я положил ладонь ей на плечо и наклонился к самому уху девушки. — Мне ее выдали за спортивные успехи.

Мне было очень приятно идти вот так с Тиной по открытой солнцу галерее, болтать с ней о всяких пустяках и чувствовать, как на нас незаметно оглядываются редкие встречные. Занятия давно закончились, поэтому внешняя галерея, повисшая на высоте двадцати этажей над институтским парком, была почти пуста. Как-то незаметно для самих себя мы остановились у перил. Солнце сегодня было горячим и ласковым, а лежавшая под нами Москва прекрасна, как всегда, — нет, еще прекрасней. Отсюда, с вышины, были видны вдалеке увенчанные звездочками острия древних кремлевских башен над лентой реки, и разноцветные силуэты новых зданий, и безглазая труба Звездного совета, и ажурные километровые зонтики погоды, и переплетения скоростных магистралей над домами и рекой. Когда я положил руку на перила, мои пальцы прикоснулись к пальцам Тины — очевидно, та этого просто не заметила, потому что не отодвинула руку. Я вдруг ощутил внутри какую-то сладкую пустоту и понял, что не могу сейчас ничего сказать — ну просто ни слова. Мне хотелось только, чтобы мы вот так стояли рядом и молчали и чтобы она не убирала своей руки. Я не знаю, долго ли все это продолжалось, только вдруг почувствовал, что Тина тихо вздохнула, и от этого ее грудь на секунду прикоснулась к моему локтю. Я, не поворачиваясь к девушке, видел, какая у нее красивая и высокая грудь, какая тонкая талия, какие стройные и загорелые ноги, — сегодня Тина была в коротеньких шортах, и поэтому ее ноги были открыты почти целиком солнечным лучам и взглядам. Я чуть-чуть подвинул свою руку, мои пальцы скользнули по ее пальцам и сплелись с ними. Это было так невероятно, что сердце у меня в груди вдруг забухало громкими и редкими ударами.

Нас вернул к действительности чей-то голос. Я не сразу понял, что этот голос мне очень хорошо знаком. По галерее спешил к нам Гусев — как всегда, взлохмаченный и суетливый.

— Вот вы где, голубчики! — кричал он еще издали. — А я обегал пол-института. Тина, ты почему без браслета?

— Я сняла его, чтобы мне не мешали работать, — ответила девушка. — Думаешь, ты один не даешь мне покоя? — Мне показалось, что она не очень обрадована появлением своего дружка.

— Какие у вас планы? — осведомился Гусев.

— Мы собирались ко мне ужинать, — сказал я. — Бабушка грозилась сделать что-то необыкновенное. Пойдешь с нами?

Я смотрел на моего тренера, на дорогого друга Пашку Гусева, и чувствовал, что впервые во мне возникает какая-то неприязнь к нему. Я его очень любил и уважал. Это был беззаветно преданный спорту человек, прекрасно знающий свое дело и знающий, чего он хочет. Природа обделила его ростом, поэтому путь в рыцари был для него закрыт навсегда — при весе в шестьдесят килограммов человек вылетает из седла даже при не очень сильном ударе копья. Но он был прекрасный фехтовальщик, бегун и стрелок, и лучше его никто не умел планировать на самоподъемном крыле — как раз тут его малый вес становился решающим преимуществом. И он был великолепный тренер — не знаю, откуда взялось это у мальчишки, но только, по отзывам крупнейших спортивных авторитетов, он не уступал признанным тренерам, имевшим за плечами по сотне лет стажа. Я был обязан ему многим, да вдобавок и жизнью. И тем не менее сейчас при виде Гусева я ощутил глухое раздражение. Тина была его девушкой, и он ей, очевидно, нравился, она, может быть, даже любила его, поэтому я не имел никакого права становиться у него на дороге. То, что сейчас произошло на галерее (хотя там ничего не произошло — эка важность, подержал девушку за руку!), было предательством по отношению к другу, и я чувствовал, что Гусев думает так же, хотя и не подает вида. Ох, как мне не хотелось, чтобы он, я и Тина ужинали вместе! Дернул черт меня за язык — не брать же приглашение обратно…

Но тут проблема решилась без моего участия. Мы уже стояли у паркинга в ожидании свободного автокиба, когда Тина сказала:

— Мальчики, вам придется ужинать без меня. Я забыла про одно срочное дело. Извините!

Она помахала нам рукой, села в подъехавший киб и укатила. Тут же второй киб остановился перед нами. Мне уже расхотелось ужинать, но ехать пришлось. Пашка тоже был не в своей тарелке — плюхнулся на сиденье и надулся, как мышь на крупу.

Я о чем-то заговорил, но Павел упорно молчал всю дорогу. Дома я зашел к бабушке поздороваться, а когда вернулся в гостиную, Гусев торчал у стола и вертел возле своего носа розу, которую мне вчера бросила Тина. Я поставил цветок в вазочку с живой водою, чтобы роза не увяла и законсервировалась. Мне хотелось сохранить ее как память о Малом Споре (а еще больше о Тине). Но теперь все пропало — этот нахал вытащил розу из вазы, словно не знал, что так делать нельзя, и теперь консервация не получится.

— Слушай, Алексей, — сказал он и швырнул розу на стол. — Тина — моя девушка, и ты к ней не приставай.

— С чего ты это взял? — пробормотал я. Выпад Гусева застал меня врасплох. — Мы с ней друзья, и только…

— И давно это вы подружились?

Тут я разозлился, потому что Гусев вел себя по-хамски.