Улыбка бывшего капитана напомнила Гурану оскал голодного кота. В свое время сыщик попил немало крови офицеру, пытаясь убедить «младоаксамалианцев» в бесполезности и даже вредности привлечения на свою сторону осколков старого режима. Это Лаграм так выражался, будучи большим любителем цветистых фраз и громких призывов. К счастью, Гуран, лавочник Крюк, имеющий немалое влияние в городе, да и сам мэтр Дольбрайн, великан духа и гений мысли, защитили Вильяфьоре от излишнего внимания розыскников. Они считали (и совершенно справедливо, по мнению вельсгундца), что их армии просто необходимы толковые офицеры. Боевой дух боевым духом, а нужен опыт и знания.

– Скажи дворянчику. Пускай уйдет. – Слова давались Лаграму тяжело, но смотрел он уверенно и говорил с обычными для него повелительными нотками.

– Что? – Вильяфьоре деланно удивился. – Последнее желание умирающего, что ли?

– Прикажи ему. Пускай уйдет, – твердо повторил сыщик.

Гуран повернулся к офицеру. Вернее, бывшему офицеру.

– Я, конечно, могу тебе приказать, брат Вильяфьоре. Но я прошу. Оставь нас. Ненадолго.

Тот хмыкнул:

– То-то и оно, что ненадолго. – Махнул рукой. – А! Все равно ему к Триединому в гости. Не опоздает! – Развернулся и ушел.

Вельсгундец склонился над раненым.

– К Триединому… не опаздывают… – проговорил Лаграм. – К нему… все вовремя… приходят.

– Давай перевяжу.

– Некогда. Слушай внимательно. Не перебивай.

– Ну, говори. Что случилось? – Гуран никак не мог взять в толк – что же хочет ему поведать фра Лаграм. Да еще такое, чего нельзя слышать Вильяфьоре. Или вообще никому нельзя слышать.

– Помнишь. Того сыскаря. Из уголовного.

– Э-э-э… – замялся Гуран. – Которого?

И в самом деле, фра Лаграм изловил, осудил и прикончил стольких сыщиков, стражников, судей, сборщиков подати, что всех и не упомнишь.

– Форгейльм. По кличке Смурый.

– А! Припоминаю. Говорят, был лучшим сыщиком по уголовщине.

– Возможно. Мне все равно.

– Я еще хотел предложить ему служить новой власти. Зря ты тогда…

– Не зря! – сказал, как отрезал, раненый.

– Ну… – не стал спорить молодой человек. – Как знаешь…

– Ты думаешь… я зверь… какой-то. Да?

– Нет. Почему же…

– Против Форгейльма… у меня… зла… не было.

– Да?

– Просто он… такое мне… сказал.

– Что? – насторожился Гуран. Неужели и правда какой-то секрет?

– Ты знаешь… кто такой… мэтр Дольбрайн.

– Как это кто? Он учитель. Мой прежде всего. А также всех свободомыслящих аксамалианцев. Гений духа, величайший ум, который рождала наша эпоха…

– Погоди… Стой… Затараторил…

– Я тебя не понимаю, фра Лаграм.

– Форгейльм узнал… мэтра Дольбрайна.

– И что с того?

– Не перебивай. Боюсь, не успею.

– Ну, говори. – Вельсгундец пожал плечами. Что-то не то творится с фра Лаграмом. С братом Лаграмом, грозой приспешников старой Сасандры.

– Дольбрайн на самом… деле… Берельм… по кличке… Ловкач…

– Что? Не понял я тебя…

– Берельм Ловкач, – упрямо повторил Лаграм. – Мошенник… Подлоги. Подделка векселей… Махинации с банками…

– Ты в своем уме?! Как такое может быть?

– Он клялся… могилой отца. Я подумал… вдруг это правда? Ее не должен… знать никто.

Он замолчал, закрыл глаза и, как показалось, даже дышать перестал.

– Э, погоди, фра Лаграм! – едва не взмолился Гуран. – Не умирай, погоди. Скажи…

– Я носил… это в себе, – не поднимая век, сказал раненый. – Теперь твой… черед…

– Фра Лаграм! Фра Лаграм? Эх, фра Лаграм…

Разрубленная грудь больше не поднималась от дыхания. Между приоткрывшимися губами выглянул язык.

Вельсгундец вздохнул. Прошептал:

– Да примет Триединый душу раба своего.

Потом медленно выпрямился. Новое знание давило на плечи, гнуло к земле. Правду сказал со слов Форгейльма фра Лаграм? И ведь не подойдешь к учителю, не спросишь напрямую: ты мошенник Берельм Ловкач или гигант духа, величайший философ?

Теперь молодому человеку предстояло жить с этой загадкой, будь она проклята вместе с хитрым и желчным стариком, так некстати поделившимся сомнениями. Гуран вытер клинок об одежду окраинца, сунул меч в ножны.

«Кто же ты на самом деле, мэтр Дольбрайн?»

Спешившись, фра Розарио угодил прямиком в неглубокую лужу. Тотчас противным холодом обняло пальцы левой ноги. Должно быть, прохудилась подметка. Вот незадача! Где в лесу найдешь сапожника? Можно, конечно, попытаться прошить лопнувшую кожу самому, латку наложить, но загорелый, вислоусый аксамалианец не чувствовал в себе достаточно умения. Еще, не приведи Триединый, хуже будет… Он не умел и не любил (которое из этих двух чувств являлось причиной, а которое следствием, неизвестно) сапожничать, шорничать, чинить одежду, готовить еду, предпочитая путешествовать со всеми удобствами, то есть в карруке либо на корабле, а не трястись в седле, пробираясь сквозь дикие земли.

Он гордился своими навыками, но не навыками ремесленника. Фра Розарио зарабатывал на жизнь убийствами. За соответствующее вознаграждение он мог взяться убрать хоть любого жреца из Верховного Совета на выбор. По желанию заказчика. Прекрасно владея добрым десятком видов оружия – короткий меч и корд, метательный нож и орион, кистень и груз на цепочке, обычная палка и легкий топорик, арбалет и трубка со стрелами, – он брался за самые сложные заказы и с честью выполнял их.

Уверенность в собственной исключительности позволила Розарио не вступать в гильдию наемных убийц, а врожденная скрытность и осторожность дали возможность довольно долго скрываться от собратьев по ремеслу. Дважды его пытались привлечь силой, но оба раза смельчаки, отважившиеся бросить вызов одиночке, нашли быструю и, надо думать, легкую смерть.

Розарио жил относительно спокойной и сытой жизнью. Денег, выручаемых за очередное убийство, обычно хватало на полгода, не считая полусотни вкладов в различные банки. От Верны до Перта, от Орига до Гелеммы. Понемножку, сотня-другая солидов,[17] чтобы никто не заподозрил богача в скромном убийце.

Все чаще и чаще аксамалианец подумывал об уходе на заслуженный отдых. А почему бы и нет? Ведь уже скопилась кругленькая сумма, можно перестать мотаться по материку и заняться любимым делом – голубями.

Но новое задание, от которого Розарио не смог отказаться, погнало его в дорогу. На самый край света, туда, куда и табалец баранов не гонял. Толкнуло в объятья холода и сырости, к ночевкам у костра, тряске в седле и купанию в холодных реках. Отдало на съедение комарам, вшам и клещам. А ничего не поделаешь, глава айшасианской резидентуры в Сасандре слов на ветер не бросает. Если сказал, что в случае неповиновения выдаст Розарио на выбор или гильдии, или тайному сыску, то сделает. Вот и решил аксамалианец расстараться напоследок, убить людей, список с именами которых доставила ему голубиная почта. Ночью подкараулил и зарезал т’Веррона дель Карпо, капитана Аксамалианской гвардии, агентурная кличка – Усач. Метким выстрелом из «одноручного» арбалета свалил фра Биньола, банкира, совладельца банка «Биньол и Маракетто» по кличке Брюхо. Придушил Жильена, горшечника с улицы Прорезной, кличка Рыбец. Столкнул с пирса портового рабочего Прыща – настоящее имя Ниггольм. Убедился, что Юнец – т’Адилио делла Винуэрта, лейтенант, адъютант верховного главнокомандующего т’Алисана делла Каллиано – погиб в один день с генералом, а мэтр Миллио, чиновник второй категории таможни Аксамалианского порта по кличке Меченый, сгинул в неразберихе ночи Огня и Стали. И только двое «претендентов», кажется, ускользнули. Табачник – фра Корзьело – лавочник из Аксамалы и начальник тайного сыска имперской столицы – господин т’Исельн дель Гуэлла по кличке Министр. Как ни старался Розарио, а обнаружить ни одного, ни второго не смог.

На поиски он потерял около десяти дней. Наконец выяснил, что Табачник покинул Аксамалу южным путем, а Министр – северным, по морю. Хоть разорвись… Поразмыслив, Розарио решил, что дель Гуэлла – птица поважнее, чем лавочник, и решил отправиться за ним. Все-таки вернуться и догнать Табачника будет проще даже по прошествии времени, а вот раз потеряв след матерого контрразведчика, можно лишиться его навсегда.