Пробитого тремя стрелами Антоло. Все-таки в этом бою студент показал себя молодцом. Заряжал арбалеты, не растерялся даже в самый трудный миг, когда остроухие поперли на прорыв. Да примет Триединый его душу… Хоть они и ненавидели друг дружку при жизни, а все же смерть равняет людей, заставляет забывать мелочные обиды и надуманные споры.
Кир снова попытался пошевелиться. Не смог…
А перед глазами всплыла накатывающая волна карликов, Пустельга, запускающая веер орионов с ладони, а потом бросающаяся одна навстречу толпе врагов с мечом в руке. А после того, как он сам очутился в гуще боя, воспоминания стали отрывочны, как мозаика, как роспись потолка храма, повествующая о жизни и деяниях Триединого и его сподвижников.
Оскалившиеся лица… Да разве это можно назвать лицами? Звериные морды дроу. Раскрашенные безобразными пятнами и узорами. Визг, ор, хрип раненых. Мельтешение топориков, дубинок, тесаков, ножей. Там не нашлось места благородному искусству фехтования. Он рубил, колол, бил в распяленные криком рты крестовиной меча, дрался кулаками и коленями. Уже когда повалилась облепленная карликами Пустельга, когда рухнул, накрытый врагами, словно капелька меда муравьями, Лопата, он, тьяльский дворянин т’Кирсьен делла Тарн, боролся на земле, истекая кровью, с подрезанным коленом, не считая мелких ран. Одного зарезал, второму сломал руку, третьему, кажется, выдавил глаза, последнего долго душил, прикрываясь уже безжизненным телом от ударов остальных.
А потом кто-то попал ему в лоб топором. К счастью, не лезвием, а обухом, но голова все равно трещит, будто расколотая. С мыслью об этом парень вновь провалился в небытие.
Второй раз Кир пришел в себя уже в глубоких сумерках. Теперь его внимание привлек слабый жалобный стон, доносящийся откуда-то из-за головы. Надо бы обернуться и посмотреть, но бывший гвардеец по-прежнему чувствовал себя обессиленным.
Может быть, на привале удастся?
Ведь должен же быть привал! Ни одна лошадь не способна тянуть телегу круглые сутки подряд.
Кир прислушался – не подаст ли кто команду привала.
Нет. Все то же поскрипывание осей, тяжелое «топанье» копыт в раскисшую глину. И еще неуловимо знакомый звук. На что же это похоже? Прачки бьют вальками по белью? Откуда они здесь? И тем не менее… Тяжелые, «влажные» шлепки. Будто великаны дают друг другу пощечины…
И тут его осенило.
Топот босых ног по земле…
Словно пощечины.
Пощечины, пощечины, пощечины…
Широкие ступни глумились над землей, которую люди пытались, но не могли отстоять.
Дроу?
Парень рванулся, силясь подняться.
Неужели он в плену у остроухих?!
Его порыва едва хватило на то, чтобы зацепиться кончиками пальцев за бортик телеги.
Внезапная боль в ногах (хвала Триединому, раз болят, значит есть!) заставила тело выгнуться дугой, бросила обратно на влажную солому.
Тут же кто-то схватил его за плечо, в ухе зашелестел быстрый, сбивающийся шепот:
– Лежи, лежи, гвардеец… Не двигайся…
Чей это голос?
Кажется знакомым, но вроде бы ни на кого из наемников не похож…
Где он мог его слышать и запомнить?
– Лежи смирно…
Телегу ощутимо качнуло, и на фоне темного неба возникли неясные очертания головы со вздыбленными жесткими волосами, лупатые глаза с вертикальными зрачками глянули в упор.
– Мин’т’эр! Эешт’! Г’аар’та![7]
У щеки что-то свистнуло, обдавая ветерком. Может быть, конечно, тесак, а может быть, и просто ладонь.
Из всей фразы Кир понял только первое слово. И то потому лишь, что слышал его от дроу перед началом боя у моста.
– Ха лаб’хэйр! Ха т’ейтц! Б’хейт маэр![8]
Не дождавшись ответа, остроухий спрыгнул с телеги.
Вновь босые широкие ступни зашлепали по земле.
Шлеп, шлеп, шлеп…
Под эти звуки Кир закрыл глаза. Разум отказывался осознавать происходящее. Он в плену у дроу. Они везут его куда-то. Причем не только его. Здесь, на повозке, самое меньшее, трое раненых людей.
Кто они?
Неужели кто-то из банды[9] Кулака выжил?
Тогда остается надежда. Ничего, остроухие демоны, орите, пугайте, угрожайте сколько вашей душе угодно (если она у вас есть, конечно). Мы еще поборемся.
Молодой человек вздохнул умиротворенно и, несмотря на бедственное положение, уснул.
Острая боль в ногах вызвала невольный стон.
Кир охнул, открыл глаза.
Четверо дроу бесцеремонно вцепились в него, стягивая с телеги, словно мешок с ненужным хламом. Двое за руки, двое за ноги. Тьялец зашипел сквозь зубы. Браниться или просить снисхождения он счел постыдным.
Остроухие подтащили парня к небольшому костерку, чьи пляшущие огоньки укрывались от мороси навесом из еловых веток, швырнули на грязную землю. Рядом уже корчился, поскуливая, человек в драной рубахе.
Кто?
Кир повернул голову набок, пытаясь в слабом отсвете костра различить черты лица, а когда узнал раненого, едва не взвыл от разочарования и злости.
Вензольо!
Картавый каматиец из числа отданных в солдаты студентов. Мудрец выловил его из Ивицы во время штурма Медрена.[10] Зачем, спрашивается? По мнению Кира, трусоватому южанину лучше было бы утонуть. Так ведь нет… Мудрец выловил, Антоло распознал старого знакомца – они дружили еще во время учебы в Аксамалианском университете, хотя в последнее время не выказывали друг к другу особой приязни, а Кулак разрешил остаться в отряде. Видите ли, уж очень хотел Вензольо стать наемником. Ну прямо с детства мечтал!
Да как бы не так!
Он просто думал, что наемники как сыр в масле катаются. Привольное житье: хотят – нанимаются, не хотят – не нанимаются; денег куры не клюют. А ко всему прочему еще добыча – доля от награбленного.
Ничего подобного в погоне за бароном Фальмом Вензольо не получил, да и не мог получить. Только голод, холод, дождь за шиворот и отбитую о седло задницу, а в конце концов – сражение не на жизнь, а на смерть, на победу в котором никто из отряда Кулака не рассчитывал.
В последнем бою каматиец проявил себя не с лучшей стороны, в общем подтверждая собственную репутацию. Получив легкую рану в ляжку, пытался удрать, но стрелы дроу оказались проворнее. Насколько Кир помнил, Вензольо ранен в руку и ногу. Так что причин для стонов и завываний тьялец не видел. Мужчина должен терпеть боль. А в особенности перед лицом таких непримиримых ненавистников человеческой расы, как остроухие…
Тем временем дроу подтащили третьего пленника. Уронили его без всякой жалости на землю, снова нырнули в темноту.
Выходит, выжило больше трех человек?
А кто этот?
Слипшаяся от грязи и крови борода, затертый, застиранный гугель,[11] на левой щеке – родинка. Да это же один из следопытов, прибившихся к отряду наемников у переправы. Помнится, их вожак… Шпень, кажется… называл Кулака Одноруким и радовался как ребенок, что кондотьер вернулся на север. Мужики с радостью пожертвовали собой, прикрывая отход беженцев, хотя их никто не уговаривал. Сами остались. Сами подставились под стрелы дроу, хотя каждый уволок с собой на тот свет не меньше дюжины врагов.
Однако Кир ясно помнил, что следопыт с родинкой получил стрелу в живот. Редкого здоровья человек способен выжить после такого ранения…
Пока тьялец предавался воспоминаниям, карлики приволокли четвертого пленного.
И опять затеплившаяся было надежда погасла, как уголек под проливным дождем. Он вновь обманулся, ожидая увидеть кого-либо из людей, с кем подружился за время кампании в северной Тельбии и на пути к горам Тумана. Само собой разумеется, хотелось видеть рядом с собой опытного и надежного бойца, на чей совет можно положиться, опыту которого стоит доверять, кто прикроет спину и поддержит в трудный час соленой, но веселой шуткой.