Растов подавленно молчал. Он думал о том, что танки, предоставленные самим себе, этот грунтовый объезд преодолели бы в два счета.

Правильно ли они вообще поступили, затеяв весь этот балаган с маскировкой?

Может, надо было просто рискнуть, ничем себя не отяжеляя, и рвануть прямо по пересеченной местности к шелковой фабрике?

Через несколько минут сомнения Растова разрешила сама жизнь.

С головного ПТ-50 передали, что сработали датчики облучения, и сразу вслед за тем в небесах вспыхнули два ослепительных глаза – прожектора вертолета.

– Никто не стреляет! – выкрикнул Растов. – Будем держаться за легенду до упора. Ввязаться в бой всегда успеем.

– Вас поняли, командир.

Вертолет вынюхивал долго – он сопровождал их колонну километров пять.

То ли чуял что-то неладное, то ли просто от скуки…

Капитан лихорадочно составил план на случай, если вертолет захочет с ним связаться. И поспешил сговориться с медленным, по-нехорошему бесшабашным от обезболивающих Сечиным, как именно вести переговоры на фарси…

Однако вынуждать тяжелораненого к работе не пришлось. Вертолет убрался восвояси, а перед колонной открылся вид на ночную долину, где шелестели глянцевыми листьями ухоженные шелковичные деревья с живописными шершавыми стволами.

– Вот бы тютины спелой отведать, – мечтательно причмокнул Субота, в прошлом – простой деревенский парень.

Растов поймал себя на мысли, что от «тютины» он бы сейчас тоже не отказался.

Полчаса после полуночи. Оголтело поют цикады. Сырный бок местной луны по имени Серов киношно рассечен черным силуэтом хищной ночной птицы.

Перед воротами шелковой фабрики с эмблемой Рослегпрома танк Растова притормозил.

– Почему стали? – не понял капитан.

– А вдруг не заперты? – предположил мехвод Фомин.

– Даже если они и не заперты, нам-то что? Мы на танке! А значит – вперед! – скомандовал Растов.

Ворота оказались, конечно, на засове.

Навал бронированного монстра вырвал их из петель, швырнул наземь.

«Сотый», а за ним и другие танки ввалились во внутренний двор фабрики.

Унылый пыльный асфальт, доселе освещенный лишь одним тусклым фонарем, затопил ослепительный свет боевых танковых фар. Вдали прошмыгнула крыса. Еще одна.

Двери, дверки, окна и окошки, цементные пандусы и железные лестницы, трещины, словно паутина, оплетающие старые, с облупившейся штукатуркой, здания…

Окна не освещены.

Двери заперты.

Два тощих сторожевых пса испуганно глядят из своих будок, сколоченных чьей-то неумелой рукой. Даже не лают – остолбенели от вида многотонных железных гостей.

В дальнем конце двора – крошечный грузовичок тонного класса и четыре типовых фургона. По виду совершенно невоенные. Но при этом клонские. Фургоны разрисованы абстрактными золотыми узорами и эмблемами в виде спирали Галактики, перечеркнутой энергичной красной молнией. А грузовичок ничем не разрисован. Но зато виден его груз: пачки каких-то бумаг.

Растов впился в экраны, на которые проецировалось все, что видели камеры внешнего наблюдения его Т-10.

Ни одной живой души.

Неужели ловушка? Неужели обманула записка? Голубь был поддельный, а настоящий военинженер Оберучев ничегошеньки не писал? И сейчас разом рванут два десятка тяжелых противобортовых мин, расставленных в оконных проемах?..

За те секунды Растов постарел на год.

Но мины не рванули.

И через минуту не рванули.

На самом деле все было проще, чем думал капитан в приливе нездоровых предчувствий.

Клоны, которые охраняли пленных, попросту спали. Включая часовых.

А когда часовые проснулись, то бросились наутек первыми.

Вслед за ними – побежали те, что проснулись чуть позже часовых…

И только съемочная группа «Золотого Канала» Глобального Вещания Великой Конкордии, состоящая из дюжины интеллигентного вида мужчин и скромных красивоглазых женщин, одетых кто в исподнее, а кто в пижаму, сдалась в плен в полном составе.

«Неужели все так просто?» – недоумевал Растов.

– Вот совпадение, да? – радовался Чориев. – Только что про киношников рассказывал… А тут телевизионщики!

– Нашаманил, шайтан, – одобрительно буркнул Субота.

– Где русские пленные? Говори, где находятся русские пленные! – потребовал Растов у мужчины в просторных оранжевых штанах и зеленой майке, который стоял впереди всех, горделиво вывернув назад плечи, выкатив неспортивную грудь и разведя в стороны руки со следами давно прошедшего романа с гантелями – он словно бы хотел закрыть телом своих товарищей, загородить, уберечь. (Растов знал: так обычно ведут себя прирожденные руководители.)

– Они… там! Где-то там! Спят! – дрожа всем телом, сказал мужчина в оранжевых штанах, кивнув на северное здание.

Растов жестом велел Суботе – мол, сходи-ка, разберись, а сам продолжил допрос.

– Где охрана фабрики? Сколько человек охраняет это место? Где посты охраны? – Типовой переводчик «Сигурд» исправно доносил прямые, как рельса, вопросы Растова до иноземной творческой интеллигенции, находящейся в состоянии, близком с обморочному.

– Тут было человек десять… Может, больше… Я не считал. Ночью обычно дежурили трое… Они хорошие люди были, не пехлеваны даже… Многие старше меня… Командир у них, Радхан, хвалился, что пять внуков у него… Вы, пожалуйста, их не убивайте… Все люди – братья.

«Братья оно-то, конечно, братья… Вот только зачем вы тогда войну затеяли?» – Растов нахмурился, но промолчал.

Из сказанного смуглым лидером съемочной группы следовало, что шелковая фабрика серьезной охраны не имела. Если у командира Радхана пятеро внуков, значит, ему наверняка лет шестьдесят… Хороший возраст для адмирала, но, согласимся, не самый подходящий для командира взвода.

Вывод напрашивался сам: фабрику охраняли убеленные сединами демы из резерва второй очереди. Простые операторы машинного доения верблюдов, которых милитаристы из Народного Дивана обрядили в форму и потащили через тысячу парсеков геройствовать, обезумели от страха, завидев первый в жизни русский танк…

Вот и весь секрет быстрой победы.

«Где-то даже обидно для претенциозного командира», – честно отметил Растов.

Январь, 2622 г.

Шелковая фабрика

Планета Грозный, система Секунда

Тем временем возвратился Субота.

Даже в свете фар было видно, что его простоватое лицо сияет ликованием. Стрелок-оператор победно размахивал руками и неостановимо жестикулировал – по своей дурацкой привычке завсегдатая рок-концертов для подростков из неблагополучных семей.

– Мы победили! Наши спасены! – кричал Субота. – Они там!

– А почему сами не вышли?

– Да одеваются они! Умываются! Ночь же вроде на дворе! Давили спатку!

Вскоре выяснилось, что пленные так умаялись за двенадцатичасовую смену на фабрике, что и впрямь спали без задних ног. И никто из них даже не слышал, как во двор их тюрьмы въехали грохочущие машины-спасители.

Да, пленные действительно работали! Двенадцатичасовую смену!

Но вовсе не потому, что Великой Конкордии вдруг захотелось высокосортного шелка с планеты Грозный – того самого, о котором знатоки отрасли слагали поэмы в прозе. А потому, что дирекция «Золотого Канала» решила: чтобы угодить Народному Дивану, нужно снять цикл репортажей с широким общественно-политическим звучанием. О том, как друджванты, изъятые бриллиантовой рукой Ахура-Мазды из своей упадочнической и паразитической среды, познают радости честного производительного труда на благо дружбы народов. (Бенефициантом таковой подразумевалась знающая толк в прекрасном аристократия Великой Конкордии, для которой-то и понашьют из этого шелка постельного белья, трусов и халатов.)

В репортажах планировалось показать русских танкистов (как раз из роты Растова), потеющих в прожарочном цеху, где коконы шелкопряда подвергаются тепловой обработке, чтобы в них издохли личинки. Вчерашних пехотинцев, которые, отмывшись и отъевшись, надели чистые комбинезоны и помогают роботам отквашивать коконы. Самоуглубленных медичек, прилаживающих подготовленные коконы на разматывальные станки. Крупным планом – по-детски милое личико в веснушках и две рыжие косы, спускающиеся на плечи из-под белой косынки…