Ну вот наконец и собралась школьная экскурсия на завод.

Фатьма торопливо одевалась, а сама всё поглядывала на часы.

– А что ж не зайдёт за тобой подружка твоя? – спросила у Фатьмы её мать, весёлая, круглолицая Дарима.

У Даримы были узкие, немножко косо поставленные глаза, и стоило ей чуть-чуть прищурить веки, как уже казалось, что глаза её смеются и озаряют улыбкой всё лицо. Во дворе все любили дворничиху Дариму, и жильцы дома, встречая её на дворе, всегда кланялись ей и спрашивали, как её дела. Дариму любили за то, что она была приветлива, и за то, что неинтересную и трудную свою работу (ну что такое работа дворника: подметёшь двор, а через час хоть опять подметай!) Дарима умела делать весело, прилежно, по-хозяйски. Это она посеяла газон во дворе около забора, это она притащила откуда-то и посадила у ворот два молодых тополька, это она защищает и бережёт старые деревья под окнами флигеля, так украшающие двор.

«Мой двор», «У меня во дворе» – так любила говорить Дарима. И уже вся улица привыкла к этому, и соседи не называли этот дом домом № 5, а говорили: «В доме у Даримы», или: «Как пройдёшь дом Даримы»… И даже Фатьма иногда сбивалась и тоже говорила: «Мамин дом», а потом смеялась этому. А иногда, возражая на слова матери, которая, подсчитывая зарплату, вздыхала: «Эх, ну и богачи же мы с тобой!» – Фатьма говорила: «А чем же не богачи, мама? У тебя вон целый дом есть, и двор, и деревьев вон сколько!»

Давно уже не видела Дарима в «своём доме» любимую подружку Фатьмы, Зину Стрешневу. Всё помалкивала, а нынче спросила:

– Где же она, твоя подружка, та, беленькая, как пряник всё равно?

– Не преник, а пряник, – отозвалась Фатьма, не отвечая на вопрос.

– Да я и говорю – преник. Эх, эх, видно, пошла у вас дружба, как листья по ветру…

Да. Вот уж и деревья облетели, и морозец начинает прихватывать по утрам, и мать, вставая в шесть утра подметать двор, уже надевает тёплый платок, и в школе кончается первая четверть, а «беленькая подружка» Фатьмы больше не приходит в их зелёный домик. Врозь уходят в школу и врозь возвращаются домой. И если бы Дарима знала, до какого больного места в сердце Фатьмы дотронулась она, то ни о чём не стала бы спрашивать и не стала бы говорить о листьях, которые разлетаются по ветру!

Очень скучает о Зине Фатьма, скучает об их дружбе. Каждый день они встречаются в школе, и даже сидят по-прежнему на одной парте, и говорят то о том, то о другом… Но между ними словно стоит стена. И каждую перемену Зина – с Тамарой, с Машей или с кем-нибудь другим, но не с Фатьмой…

А Фатьма тоже не бегает за ней. Если её перестали любить, то и она перестанет…

Она быстрыми шагами идёт по звонкому, скованному морозцем тротуару. Вот и улица кончилась, вот и сквер, и школа. А вот уж и подруги кричат, толпясь у ворот школы:

– Фатьма! Фатьма! Скорее!

– Скорее, Фатьма! – кричит и Зина.

Фатьма подбежала к Зине, слегка закрасневшись от бега и радости, что вот, кажется, Зина опять по-прежнему позвала её и сейчас исчезнет и рассеется то непонятное, что так надолго разделило их. То же самое радостное чувство засветилось и в глазах Зины. Вот бежит её милая подружка Фатьма, с которой они уже так долго не болтали, не смеялись, не вели задушевных бесед! Зина уже сделала шаг к ней навстречу… Вдруг давнишняя обида опять встала перед нею. Разве они помирились?.. А Фатьма, заметив, как замкнулось и погасло Зинино лицо, тоже сдержала шаг и сказала, обращаясь ко всем:

– Здравствуйте, девочки!

Нет, нет! Её мать Дарима никогда, ни при какой нужде и беде не унижалась ни перед кем. Вот и Фатьма такая же.

И ещё раз золотая минутка ускользнула у подружек. И обе пожалели об этом, но ничего не сказали друг другу.

…Школьницы, держась парами, шли вдоль высокого серого забора.

Сегодня день был ясный, с крепким холодком, и трубы курились прямо в небо. Вот и ворота, проходная. Елена Петровна и старшая вожатая Ирина Леонидовна пошли за пропусками.

Вскоре калитка проходной открылась. Молодой рабочий в спецовке сказал Елене Петровне, что он проведёт экскурсию по заводу, и, сосредоточенно сдвинув брови, предупредил очень строго, что самостоятельно по заводу ходить нельзя, что отбиваться и вылезать вперёд нельзя, отставать нельзя и до чего-либо дотрагиваться – тоже нельзя…

Зина ходила по заводу и с любопытством смотрела по сторонам. Здесь, за высоким забором, был совсем иной мир, чем тот, в котором до сих пор она жила. Среди огромных встопорщенных холмов сырья – тут и обломки железных кроватей, и обрезки жести, и всякий металлический лом, который колюче поблёскивал на солнце, – ходил проворный паровозик с платформами, развозя груз по территории завода. Зина с улыбкой проводила его глазами: вот он, маленький, весёлый, который погукивает на весь квартал и тревожит в душе какие-то неясные мечты о дальних путешествиях и неведомых странах…

А это что такое?

Экскурсанты остановились, полные любопытства: огромный круглый магнит, висящий на крюке крана, грузил сырьё на машину. Кран стоял около колючего железного холма. Он ловко поднимал тяжёлую магнитную лепёшку, опускал её на верхушку этого холма, поднимал снова, а вместе с ней поднимал охапку всевозможных железных обломков и обрезков, приставших к магниту, и бережно относил в железные ящики – мульды. Это было очень занятно, и девочки, развеселившись, кричали:

– Смотри, смотри! Опять хватает! Вон полкровати потащил!

Зина оглядывалась вокруг и думала: «Вот здесь наш папа проходит каждый день…»

По сторонам поднимались вверх сквозные железные фермы, разделяя цехи. В одном из переходов школьницам встретился инженер Белокуров.

– Папа! – крикнула Тамара и выбежала из рядов.

– Осторожнее! Осторожнее! – резко остановил её отец. – Видишь? – И он показал наверх.

К ним приближался большой кран с тяжело волочащейся цепью и с огромным крюком на конце цепи. Рабочий, провожавший экскурсию, нахмурился, молодое лицо его залилось румянцем.

– Кто будет нарушать правила, удалим с территории завода, – предупредил он. – Ведь вот зашибёт кого-нибудь, а мы отвечай. Ишь бросилась, давно папу не видела!