Для устранения любой непоследовательности в истории нужен не только сам автор (и читатель), но и уровни, на которых главный герой (кокаин) ведет рассказ с помощью автора. Фрейд при этом отходит на отдаленное расстояние и отводит себе лишь скромную роль почти случайного очевидца истории. Еще более случайного, нежели персонаж автора — его эго — в романах Достоевского: эта скромность энантиодромически сопоставима с важностью того, что открывается в его присутствии и его инсайтах — кокаин открывает, а инсайты принадлежат повествователю, то есть Фрейду.

Повествовательный дар обеспечивается в равной степени самим материалом (в частности, его историей) и риторической составляющей. Все доступное эмпирическому наблюдению (в человеке или кокаине) относится к области истории. Но остается романтизм или эмоциональная составляющая — субъектный продукт, состоящий из страстей: мечтаний, радостей, огорчений и сложной саморефлексии.

Фрейдовская история о кокаине — блистательный материал для любой литературной формы, поскольку речь идет — как и в романе Агеева «Роман с кокаином» — не просто об инертном косном веществе, а о веществе психоактивном, со своим норовом, характером, индивидуальными психогенными причудами. Можно сказать, о живом существе со своей таинственной душой, извлеченной из растения алхимическим путем, существе, которому оказывается позволительным выражать любую (реальную или вымышленную) сторону человеческой природы, ее эмоциональную составляющую. Понимание этого со всей очевидностью открылось Фрейду во время работы над рукописью статьи. В голову приходит невольная мысль, что земляк Фрейда Густав Майринк, автор знаменитого «Голема» (опубликован в 1915 году), писал свой мистический роман под впечатлением фрейдовских статей о кокаине. В романе главный герой, раввин, создал живое существо под названием Голем из глины и оживил его, прибегнув к каббалистическому заклятию. Фрейдовский кокаин и есть «голем», ставший бичом человечества в XX веке¹¹.

В дилеммах объективного научного эмпиризма и логики и субъективного литературного вымысла, внешнего и внутреннего, который еще только намечается в «Статьях о кокаине», Фрейд искусно ищет компромисс, который и становится в дальнейшем его стилем изложения психоаналитических историй болезни. Он не живет страстями, а как бы наводит на них особую резкость и начинает их же и описывать, что впоследствии стало составлять представление о психической реальности и послужило инструментом в создании глубинно-психологической литературы. Аналитик в этом смысле — некто вроде бесстрастного, но эмпатирующего патологоанатома. Он находится по ту сторону симпатии — антипатии, позволяющей ему исследовать сами страсти: фантазии, мечты, горевания и укоры, стыд и зависть… И читатель вместе с аналитиком остается снаружи, как ассистент при хирургической операции, помогающий обнажать ткани и обсуждать открывающееся вместе с хирургом Фрейдом.

Читатель «Статей о кокаине» тоже не идентифицирует себя с кокаином, но обнаруживает эмпатию с его субъективностью, чувствами и страданиями. Читатель охотнее идентифицирует себя с «внутренней стороной ветра», с издержками болевых переживаний, депрессией, страхом, усталостью, сексуальным подавлением. Вот Фрейд идет к Шарко на обед и принимает дозу кокаина. Обед проходит гладко и безоблачно. И читатель тоже доволен. При этом наше внимание неуловимо перемещается от раскрывающегося субъекта Фрейда к обнажаемому объек-ту-кокаину, от изучения психофармакологической природы вещества к анализу характера кокаина, к демонстрации с помощью характера кокаина замаскированных — а подчас и вполне явных, как, например, в одном из писем к невесте, — целей автора. Царь Эдип еще не вышел на сцену, балом правит царь-кокаин. Эдипальному предшествует кокаиналь-ное. Действие заканчивается прошрышем, но грядут новые события, и автора влечет уже не столько фабула, сколько сам сюжет. А чем закончилась вся эта история, мы все хорошо знаем из биографической трилогии Эрнеста Джонса. В ней Фрейд остается с живой потребностью продолжать перед лицом неспособности продолжать — кокаин выиграл. Так что же? — А ничего, не важно. Ищи другого героя. Пусть им будет гипноз или Эдип. Пытайся снова. Снова терпи неудачу, но постарайся сделать это удачнее.

Центральное действие истории — после обнаружения патологии и поиска искомого эликсира — встреча точки боли и лекарства, действие рассказа — обнаружение патологии и процесс ее излечения — уже не имеет отношения ни к автору, ни к главному герою — кокаину. Главное — они встретились. Экзотическое растение с горных склонов далеких и волнующих воображение Анд и больной нерв на руке страдающего друга. Здесь Родос… Далее возвышенная драма действия развивается уже независимо от ее конкретной личности. Эта история могла приключиться с любым человеком. Фрейда и Коллера можно было заменить другим пациентом и другим врачом в другом городе и в другое время, поскольку в этом состоит беллетристическая суть «Статей о кокаине» как эмпирического научного исследования.

Данный случай служит лишь иллюстрацией, и поэтому ни кокаин, ни Фрейд не вправе, да и не способны повлиять на развитие дальнейших отношений между кокаином и человеком. Произведение написано, а о его качестве пусть судит читатель. Суть происходящего открывает не персонажей повествования, даже не саму историю коки, а сюжет дальнейшей пснходинамики. Пьеса закончилась, занавес опустился, а зрители разошлись по домам. И то, что потом на опустевшую сцену выбежала девочка и завопила: «Театр закрывается! Нас всех тошнит!» — уже никто не слышал.

«Статьи о кокаине» — тема специфически деликатная, и, соответственно, Фрейд, прекрасно как врач и как ученый это понимавший, постарался выбрать весьма компромиссный стиль изложения, осью вращения которого стало наличие маскирующей позиции строгого исследователя-ученого. Но и тут явственно проступала беллетристическая ипостась повествования, необходимая преимущественно литератору, а не ученому. И это Фрейду вполне удалось.

Очевидные факты в ней имеют объективный фармакологически-медицинский характер, но скрытое в них стремление обнаруживает сферу литературного искусства. Его «Статьи о кокаине» представляют собой замечательно удачные описания черт «кокаинового портрета», которые из мертвой субстанции преображаются в новом жанре повествования; кокаин делается живым и грозным антропоморфным существом, похожим на образ из сновидения. Из дальнейшей биографии фрейдовских идей мы знаем, что искусство, симптоматические структуры и сновидения являются компромиссами их глубинной связи с литературой. В своих уже «психоаналитических» историях Фрейд оставляет требования, предъявляемые к историям болезни, лишь как к эмпирическому воспоминанию и свободно переходит к своему новому жанру. Хиллман пишет по этому поводу, что Фрейд «выступает здесь в качестве комментатора, который находится за пределами сцены осуществления реальных терапевтических манипуляций. Фрейд не анализирует ни маленького Ганса, ни Даниэла Шребера. Он анализирует историю, рассказанную отцом Ганса, и историю, написанную в воспоминаниях Шребера»

Следующий этап в психотерапевтическом развитии Фрейда наступит тогда, когда он вообще перестанет нуждаться в помощи пациентов, равно как и любой практики вообще, в качестве основы для своих литературных работ. Эмпирического материала у него уже достаточно, чтобы снять маску практика и предстать писателем в чистом виде.

Валерий Зеленский

Hillman J. Op. cit. Р. 10.

Валерий Зеленский. ФРЕЙД И КОКАИН