— Он был здесь!

— Кто? — сразу несколько голосов слились с возгласом Избора.

— Конунг. Он убил болезнь.

Впервые Избор видел Айшу такой расстроенной — подбородок девки трясся, бледная кожа стала совсем белой, и на этом белом черными кругами темнели впадины глаз. Она казалась похожей на ожившего мертвяка. Шагнула к нему, растерянно огляделась, протянула вперед испачканную в пепле руку. На ее ладони лежала совсем маленькая железная фигурка — крестик, заключенный в круг.

— Он сжег болезнь, — всхлипнула притка.

— Это же хорошо, — попытался успокоить ее Избор. — Значит, болезни тут больше нет!

— Никого тут больше нет, — выдохнула Айша и, будто ища защиты, кинулась к Бьерну. Настороженно замерла в шаге от урманина, показала ему свою находку, пожаловалась на Избора: — Он не понимает…

Княжич и вправду не понимал, что с ней творилось. Испугалась пепелищ? Но в Гарде тоже жгли костры, в которых предавали очищающему огню умерших от болезней людей и их вещи. В этом не было ничего необычного…

— Я понимаю. — Бьерн взял с Айшиной ладони фигурку, отодвинул девку в сторону, подошел к Избору. Тут же рядом очутились Вадим и Латья.

— Хальфдан был тут, — тихо сказал Бьерн. Покосился на сидящую у пепелища, точь-в-точь как та блажная с деревяшкой на руках, Айшу. Разжал кулак, показывая фигурку: — Это — знак жизни Рода.

Его снимают и передают детям, если человек умер. Это делают обязательно, чтоб мертвец не вернулся обратно в свой род. Но никто не снимет это с живого. И никто не станет сжигать мертвеца в одном костре с этим…

— Что ты хочешь сказать? — вылупился на него Латья.

— Я думаю, идя сюда, Хальфдан не знал о смерти сына. Он узнал и разозлился. Он не стал искать, в чье тело влезла болезнь и убила его ребенка…

Избор не желал больше ничего слышать. Во рту княжича появился неприятный привкус, по спине, от лопаток к пояснице, пробежал холодок. — Уходим отсюда! — громко приказал он. Бьерна и Вадима его приказ устроил — оба тут же дали отмашку своим людям — вереница воев потянулась прочь из усадьбы, через открытые, теперь на долгие годы, ворота.

— Да объясни же! — затормошил княжича за рукав растерянный Латья. — Что такое? Что все всполошились-то?

— «Что-что!» — передразнил Избор. Ему хотелось быстрее уйти из этой слишком тихой усадьбы с ласковым названием Лаувейя. — Не слышал, что ли? Хальфдан не стал искать, в чье тело залезла хворь. Он сжег всех.

— Как всех? — ахнул Латья.

— Так, всех. Живых, мертвых, старых, малых. Всех, — стараясь не оглядываться на пепелище, сказал Избор. — Вместе со всеми их «бережными знаками…

Хальфдана они нашли в соседней усадьбе, в дне пути от мертвой Лаувейи. Эта усадьба устроилась в глуши, меж двумя покатыми, сплошь заросшими лесом холмами. Владел ею стурман[144] по имени Гор, а усадьба называлась Герсими — что означало «сокровище».

Конунга альдожане застали за пиршественным столом. В честь какого события пировал на бедствующей земле Черный конунг — знали лишь боги да он сам. Однако длинный стол в низкой избе был уставлен яствами, а Хальфдан поглядывал на пришедших с высоты пышных подушек, сложенных на лавке подле северной стены. У Черного конунга были невероятно длинные руки с большими ладонями, заросшая волосами короткая шея, несмотря на довольно юный возраст, окладистая борода и черные, плохо расчесанные космы, в которые каким-то чудом оказались вплетены две хлипкие косицы. Маленькие медвежьи глазки конунга ощупывали лица прибывших гостей, щурились, когда в них попадал отблеск света от факелов.

— Мать прислала ко мне гонца с известием, что меня ищут люди конунга Альдоги, — наконец зычно прорычал он. Голос конунга не радовал слух — нечто среднее между ворчанием разозлившейся кошки и сытым отрыгиванием медведя.

— Сей гонец усладил мое сердце. Это друг мой и брат по оружию! — Длинной ручищей конунг потянулся к кубку, махнул в сторону сидящего рядом с ним, только чуть ниже, тонкого сухого мужика в неброской одежде.

— Атли из Гаулара![145] — выкрикнул Хальфдан. Осушил кубок, попытался встать, но вместо этого шатнулся и упал обратно на скамью.

— Рад видеть тебя, Атли, — негромко сказал Бьерн.

Примкнувший к левому плечу гауларца хозяин усадьбы что-то быстро и угодливо зашептал Атли на ухо.

— Рад встрече с тобой, Бьерн, сын Горма, — немедленно ответил Атли. Сухо улыбнулся: — Ты и твои друзья желанные гости в этом доме.

Слова приветствия полагалось говорить не ему, а владельцу усадьбы. Здесь было что-то не то…

Избор мог бы вклиниться в разговор — за дни, проведенные в Агдире, он научился слегка понимать язык урман, — однако еще в том же Агдире, пару раз попав впросак, уразумел — в урманских землях все споры и договоры следует препоручать Бьерну. Он родился в этой стране, ему лучше ведомо, какие тут у кого права. И сейчас Бьерн быстро ответил, слегка склонив голову:

— Ты еще более возвысился, ярл Гаулара… — Помолчал немного и весомо добавил: — А отныне и Согна.

— Садись за наш стол, отведай нашей еды, чтоб стать нам другом, — Атли указал Бьерну на ближний к нему край стола.

Бьерн прошел, присел. Следом уселся Латья, потом Вадим. Сам Избор сел с угла, покосился на Атли. Тот вновь склонился к бонду, подставил ухо. Мясистые губы бонда шевелились, шептали.

— Что хочет от меня конунг Альдоги? — ошарашил Избора пьяным рыком Хальфдан. Княжич представил, как он, рыча от злобы и отчаяния, стаскивает в одну кучу мертвых и еще живых, всех тех, кто много лет делил кров и пищу с его женой, тестем и сыном. Как, невзирая на мольбы, сечет их топором — Избор не сомневался, что топор — любимое оружие конунга, — швыряет в полыхающий костер…

Княжича передернуло. Его движение заметил

Атли:

— Тебе, сын князя, холодно на дружеском пиру? В голосе таилась угроза. И как Атли догадался, что именно он, Избор, — сын князя? Вадим выглядел богаче, Латья — увереннее… Подсказал бонд?

Не зная, что ответить, Избор покосился на Бьерна. Урманин грыз куриную ногу, не замечал его замешательства.

— Любой пир холоден без хорошего пива, — подражая вычурной речи северных людей и коверкая непривычные слова, выпалил Избор.

Услышав его речь, Черный расхохотался, с размаху шлепнул Атли по костлявому плечу:

— Он обидел тебя, ярл, назвав твой прием холодным, но лишь после того, как ты нанес обиду ему. Гостя положено еще у дверей угощать пивом!

Атли скривился — углы губ поползли вниз, глаза превратились в узкие щели, нос острым сучком выпятился вперед. Худое лицо ярла стало похоже на сухую еловую шишку. Зато конунгу ответ княжича пришелся по нраву. Толстые пальцы Хальфдана вытянулись к княжичу, поманили:

— Подойди ко мне, словен.

Избору пришлось подняться со скамьи и сделать несколько шагов к возвышению. Теперь лицо Хальфдана оказалось совсем близко. Он был молод, ненамного старше княжича, но в нем скопилось столько боли, что она не вмещалась в юное тело, превращая юношу в мужчину.

— Слушай меня, словен, — Черный склонился к самому лицу Избора. — Недавно умер мой сын. На его погребальном костре я сжег тех, кто не спас его от смерти. Я послал в чертоги Хель немало добра и людей, чтоб моему сыну ни в чем не было недостатка[146]. Среди ушедших с ним было много моих родичей. А теперь моя мать Аса Великолепная хочет, чтоб я помог тебе найти твоих родичей и забрать их у Орма. Но почему я должен беспокоиться о твоих родичах, когда не беспокоился о своих? Я не враг Белоголовому, а ты — не мой человек. Почему я должен забирать у Орма его добычу? Ответь мне, словен.

Избор покосился на Латью, потом на Вадима. Лица обоих выглядели растерянными. Взгляд княжича перебежал на лицо Бьерна. Урманин медленно зашевелил губами. Избор выдохнул и начал говорить, пытаясь в точности повторять слова, о которых догадывался по движениям губ Бьерна: