Правда, только до тех пор, пока бабки с дедками не вспомнили, что они тоже «муж и жена» и что у любви для всех одни законы.

И вот тогда старички помаленьку задрались. И хоть получалось у них уже не так весело и громко, как раньше, но Разгуляевка вроде опять ожила.

Поэтому, когда полгода назад Петька во время урока увидел вдруг, как интересно падает из окна солнце на косы Таньки Захаровой, у него не возникло даже тени сомнения. Догнав ее после школы, он размахнулся и без разговоров стукнул сумкой по голове. Танька стукнула его в ответ, он ее еще раз, и разгуляевские пацаны, дразня его, к слову «выблядок» теперь стали добавлять еще и «жених». Какое из этих слов было обиднее – Петька так и не решил. «Выблядок», хоть он и привык к нему, звучало противно, однако «жених» было уже совсем. Тем не менее Таньку Захарову сумкой по голове он бить не перестал. Кроме кос у нее оказались еще зеленые глаза, смешной вздернутый нос и теплые ладошки.

Петька зажмурился изо всех сил и попытался представить себе Танькино лицо. Сразу после победы ее семья собралась и уехала из Разгуляевки в Ростов, откуда их эвакуировали в самом начале войны. После их отъезда прошло уже два месяца, и Петька понемногу забывал Танькины веснушки, но пацаны, швыряя в него камнями, по старой памяти все еще кричали «жених».

«Выблядок» они, конечно, кричали тоже.

Петька зажмуривался все сильнее, но перед глазами, кроме цветных кругов, ничего не появлялось. «А как, интересно, слепые? – неожиданно подумал он. – Как у них это все? Они же не видят друг друга. Откуда они знают – на ком жениться? Не видно ведь ни фига».

– Эй, ты чего, Петька? – раздался рядом с ним удивленный шепот.

Петька открыл глаза. Сквозь вращающиеся цветные круги он разглядел Валерку.

– Тебе плохо, что ли? – спросил тот. – Жрать хочешь?

– Да пошел ты, – сказал Петька, слегка тряся головой. – Докладывай, что там у них.

От голода башка у него, конечно, кружилась, как у всех остальных, но Валерке он всегда врал, что у него лично не кружится.

– Поедет, – выдохнул Валерка. – Сейчас только Звездочке воды даст…

– Отлично, – Петька вскочил на ноги и стукнулся головой об крышу. – Беги к нам в зимовье, – сказал он, морщась и потирая макушку рукой. – Возьмешь у моей мамки кусок хлеба. Скажешь, что ночевать не приду.

– А она здесь сидит, – перебил его Валерка. – Бабка Дарья ей супу дала. Вкусный – у меня от запаха слюнки побежали. И еще черемши покрошила туда.

Петька на секунду задумался.

– Тогда все равно беги к нам в зимовье. Как пройдешь сени, за дверью нащупаешь дырку в стене. Там плашка должна шевелиться. Отодвинешь ее и возьмешь оттуда мешок. В нем пять сухарей. Выбери два самых больших, остальные положи обратно. Если когда-нибудь залезешь туда без меня, под трибунал пойдешь. Понял?

– Да. Сухари тебе принести?

– Не «да», а «так точно». Сейчас дед будет бочки грузить на телегу. Положишь сухари в одну из них. Потом мне скажешь – в какую.

Валерка кивнул и с готовностью бросился к лестнице, ведущей с сеновала вниз.

– Подожди! – вдруг сказал он, останавливаясь на полдороге. – Так ты хочешь с ним на ту сторону?

– Ну да.

– За спиртом?

– Нет, на фиг, за молоком. Давай беги быстрее. Я должен еще в бочку залезть, чтобы он меня не увидел.

Валерка чуть помедлил. Хотел что-то сказать, но промолчал. Через мгновение он уже нырнул под изгородь и бежал вдоль огорода к дальнему зимовью.

«Тоже мне, – опять усмехнулся Петька. – Лазит под забором как баба. Сколько раз ему говорил – надо сверху».

Петька скользнул в черную утробу бочки, мягко сложившись там, как зародыш. Руки на груди, коленки возле ушей. Прямо под задницей сухари – фиг приподнимешься, чтобы их оттуда достать.

– Закрывай, – сказал он.

Сверху надвинулась крышка. Теперь – полная темнота. Сухари пусть внизу лежат. Можно достать потом. Все равно не раскрошатся. Твердые, как каменная соль в степи. Месяца два назад у бабки Дарьи стащил. Ругала потом деда Артема. Но сидеть неудобно.

– Петька, – раздался Валеркин шепот у самой его головы. – Слышь, Петька.

– Ну, чего?

– А вдруг ты уснешь, а он бочку с тобой у китайцев оставит?

– Я не усну.

– А вдруг уснешь?

– Я не усну.

– А вдруг?

– Пошел в жопу.

Валерка еще постоял у телеги, потом обошел ее.

– Слышь, Петька, – Валеркин шепот опять. – А вдруг китайцы…

Петька собрался уже ответить по-настоящему грубо, как вдруг рядом заговорил дед Артем:

– А ты чего крутишься здесь? А ну, беги отсюда.

– Я Петьку ищу, – невинный Валеркин голос. – Не видали его?

– Не, не видал. Давай беги домой. Поздно уже. Мамка небось тебя потеряла.

– Она не ругается, когда я поздно домой прихожу. Говорит – надо больше бегать. Тогда кровь из носа не так сильно идет.

– Ну ладно. Все равно иди.

И через секунду:

– Эй, стой, Валерка! На-ка вот тебе черемши… И хлебушка возьми тоже… Эх, рубаха-то у тебя вся в крови… Заскорузла.

– Спасибо, деда. А рубаху мамка к завтраму постирает.

Петька услышал, как убегают Валеркины ноги, потом почувствовал, как Звездочка шагнула два раза вперед, соседние бочки стукнулись друг об друга, и дед Артем забрался на передок.

– Э-хе-хе, – услышал Петька его вздох. – Дите-то пошто мучается? Говорили буряты – не надо шахту здесь открывать. Нет, не послушались. Ети ее.

Дед Артем замолчал, и в следующее мгновение Петька уловил запах махорки. Ноздри у него вздрогнули, он глубоко вздохнул и сжал зубы. За весь день он еще ни разу не покурил. С куревом в Разгуляевке тоже было непросто. Втянув в себя воздух, Петька ощутил запах свежего дерева – почти такой же приятный, как запах табака. Прижав лицо к доскам, он высунул язык и начал лизать свежеструганную поверхность. Вкус был сладковатый. Кое-где попадались тягучие капельки смолы. Зубы из-за нее становились горькими и немного прилипали друг к другу.

– Пошла! – крикнул дед Артем на Звездочку, и телега двинулась вперед, унося внутри одной из бочек маленького червячка с высунутым языком и задранными до ушей коленками.

Червячок размышлял о том, как он завтра наконец отнесет охранникам в лагерь давно обещанный спирт, воображал себя то в танке, то в подводной лодке, лизал смолу и негромко стукался головой о бочку.

Петька шевельнулся в темноте, пытаясь устроиться поудобней. Ему почти нестрашно было сидеть в этой тесной бочке. А чего страшного? Едешь себе и едешь. Анна Николаевна в школе как-то раз вслух читала про то, как вообще двоих в бочку законопатили. Мамку и пацана. И ничего. Даже в море кинули. А тут – какое море? Степь вокруг.

Но в темноте.

И тесновато чуть-чуть. Ноги затекли совсем скоро. И спина стала как деревянная. Где спина, где бочка – фиг отличишь. Стукаются друг об друга как две деревяшки. С таким же звуком. И еще – тяжело дышать. Скрючился и стукаешься спиной об стенки. А потом стенки стукаются об тебя.

Но Петька почти не боялся. Он уже до этого разок сидел в такой темноте.

«Там Козырь с пацанами настоящий дзот нашел, – сказал ему тогда Валерка. – Меня один раз пустили. Страшно там. Темно. Я убежал, а они смеялись. Хотели меня там закрыть».

«Дзот? – переспросил Петька. – Да откуда тут дзот?»

Теперь, чтобы перестало тошнить, он ухитрился приподнять задницу и выдернуть из-под себя сухари со дна бочки. Пока возился, два раза сильно треснулся башкой. Но захрустел, и тошнить вроде чуть-чуть перестало.

Дед Артем щелкнул кнутом, а потом негромко затянул свою любимую частушку:

«Вот он, – сказал тогда Валерка, подводя его действительно к дзоту. – Видал? А ты не верил. Настоящий. Козырь говорит – его против квантунцев построили, но япошки забоялись, и наши отсюда ушли».