Отряд молча проезжал по одной из тех местностей, вид которых внушает понимание безграничного всемогущества Творца и погружает душу в сладостные мечтания. Свежее осеннее утро как нельзя более благоприятствовало путешествию. Солнце, медленно поднимавшееся на горизонте, изливало свою живительную теплоту на всю природу, точно улыбавшуюся ему. Когда вы бросали взгляд на долины, они казались испещренными белыми и серыми пятнами; склоны холмов были уже обнажены и сохранили только несколько увядших растений с семенами вместо цветов. На полях растительность уже пожелтела и по ним, словно движущиеся черные точки, мелькало несколько одиноких бизонов. Вершина горы Медвежьей Лапы была покрыта легким слоем снега. Вороны и желтогрудки описывали в воздухе большие круги, а бизоны, лоси и каменные бараны сновали по всем направлениям, оглашая окрестности громкими криками. Разбойники, нечувствительные к красоте пейзажа, скакали к селению племени Бизонов, вождем которого был Станапат. Они постепенно приближались к Рио-Хиле, еще невидимой, но течение которой ясно обрисовывалось густым туманом, величественно поднимавшимся над нею, и сквозь этот туман просвечивали лучи солнца, становившиеся все более и более жгучими.

В полдень отряд сделал привал, но он был короток, так как Красный Кедр и в особенности Белая Газель желали продолжать путь без замедления. Спустившись с довольно высокого холма, отряд оказался на берегу Рио-Хилы. Странное зрелище представилось тогда их глазам. На обоих берегах реки видны были толпы индейцев, метавшихся и жестикулировавших в каком-то необычайном волнении. Селение этих индейцев виднелось на небольшом расстоянии от реки на невысоком холме и имело, по обычаю всех индейских селений, вид крепости. Увидав приезжих, индейцы не только не подумали скрыться от них, но по прямой линии мелкими шагами и в полном порядке двинулись на них, размахивая оружием и издавая неистовый вой.

— Карамба! — воскликнул Сандоваль. — Индейцы, кажется, не в особенно хорошем расположении духа. Мы, пожалуй, поступаем неблагоразумно, что приближаемся к ним, — судя по тому, как они нас приветствуют, они с нами могут сыграть плохую шутку, а потому нам лучше держаться настороже.

— Ба-а! Положитесь на меня, я все беру на себя, — с уверенностью возразил на это Красный Кедр.

— Тем лучше для нас, компадре, — сказал Сандоваль, — делайте как знаете, я не стану ни во что вмешиваться. Carai я слишком хорошо знаю этих дьяволов, чтобы совать нос в их дела.

— Отлично, так не беспокойтесь об остальном. Красный Кедр дал знак, чтобы разбойники остановились. Те повиновались, с нетерпением ожидая, что будет дальше, и решив про себя с эгоизмом, отличающим этих негодяев, при любом повороте событий оставаться безучастными зрителями.

Скваттер с полнейшим хладнокровием снял с себя бизоний плащ и, размахивая им перед собой, поскакал галопом навстречу апачам. Те, увидев, что незнакомцы остановились, держа ружья наготове, и что один из них едет к ним парламентером, на что указывал развевающийся плащ, с минуту оставались в нерешительности. Затем они столпились и, видимо, стали совещаться друг с другом. После короткого совещания от их толпы отделились двое, которые стали приближаться к разбойникам, в свою очередь развевая плащами. В десяти шагах от Красного Кедра они остановились.

— Чего желает брат мой от воинов моего племени? — высокомерно спросил один из индейцев. — Разве ему не известно, что между бледнолицыми и краснокожими вырыт топор войны, или, может быть, он сам принес нам свой скальп, чтобы нам не трудиться снимать его?

— Брат мой вождь? — невозмутимо ответил вопросом на вопрос скваттер.

— Я — вождь, — ответил индеец. — Сыны мои зовут меня Черным Котом.

— Прекрасно, — продолжал Красный Кедр. — Я сейчас отвечу моему брату. Я знаю, что топор войны вырыт между великими сердцами Дикого Запада — Сыном Крови и апачами. Что касается моих волос, то я имею слабость страшно дорожить ими, несмотря на пробивающуюся в них седину, и потому я не имею ни малейшего намерения допускать, чтобы их с меня сняли.

— В таком случае, со стороны моего брата неблагоразумно было прийти сюда для того, чтобы сдаться.

— Это мы узнаем впоследствии. Желает ли брат мой выслушать предложения, которые мне поручено ему сделать.

— Пусть брат мой говорит, но пусть он будет краток — братья мои теряют терпение.

— То, что я желаю сообщить, касается исключительно Черного Кота.

— Уши мои открыты.

— Я пришел предложить моему брату помощь мою и моих товарищей, одиннадцати лучших стрелков всей прерии. У костра совета я сообщу вождям, что мы можем сделать для того, чтобы избавить их от непримиримого врага — Сына Крови.

— Сын Крови — трусливая собака, — ответил вождь, — жены индейцев презирают его. Брат мой говорил хорошо, но у бледнолицых лживые языки. Какое доказательство брат мой представит мне, чтобы убедить меня в искренности своих слов.

— А вот какое, — сказал скваттер, приблизившись к индейцу почти вплотную. — Я тот, кого зовут Красным Кедром, Охотником За Скальпами.

— О-о-а! — воскликнул вождь, и глаза его при этом сверкнули.

Скваттер спокойно продолжал:

— Я хочу отомстить Сыну Крови, и чтобы достичь этого, я пришел к тем, которые до сегодняшнего дня были моими врагами и кому я причинил так много зла, и я отдаюсь вам в руки вместе с моими товарищами честно, без всякой задней мысли. В доказательство моей искренности я привез вам бурдюк с огненной влагой, три коробки табака и две шкуры самок бизонов, белых, как снег вершины Сьерра-Мадре. Пусть брат мой решает, я жду ответа.

Индейцы, которые во всех случаях любят демонстрировать большую смелость, хорошие судьи в делах храбрости. Смелый поступок всегда производит на них хорошее впечатление, даже если такой поступок совершен их врагом; с другой стороны, одного предложения получить огненную влагу уже вполне было достаточно для того, чтобы заставить их забыть какую угодно обиду.

Тем не менее Черный Кот в продолжение нескольких минут совещался с вождями, которые его сопровождали. После довольно жаркого спора жадность взяла, по-видимому, у апача верх над стремлением отомстить, потому что лицо его прояснилось и он протянул скваттеру руку со словами: