Здесь тоже выступает человеческая разделенность и несвобода от жестокого реального мира. Блейк отверг то облегченное и иллюзорное решение мучившего его конфликта, которое подсказывали идеи возврата к природе, к нравственному и эмоциональному неведению как средству преодоления этой несвободы. Она могла быть преодолена лишь после того, как душа вберет в себя весь горький опыт Познания и преобразит его в согласии с идеалами духовности и красоты, хранимыми каждым до той поры, пока не иссякла присущая человеку творческая способность — Воображение, Видение. Только тогда «истинная душа» будет действительно найдена — и человеком и человечеством.

В мире Блейка полярности Неведения и Познания, пересекаясь, не отрицают друг друга. И в этом признании «противоположных состояний» необходимым условием бытия личности, в этом отказе от соблазнов бегства в гармоничный, бестревожный мир, ибо отдельно от Познания его просто не существует, Блейк решительно расходится с романтической философией жизни, словно бы опережая ее и становясь прямым предшественником поэзии новейшего времени, впервые о себе заявившей уитменов-скими «Листьями травы» и лирикой Бодлера.

Его Неведение — не идиллия, окрашивающая детские представления о мире, и не царство осуществленной мечты, пригрезившееся поэту в минуты ничем не омраченной душевной ясности. Это даже и не символ с годами утрачиваемой поэтической настроенности человека, когда ему невозможной кажется сама мысль о разрушении, несогласованности, жестокости — в природе ли, в общественном ли его существовании.

Скорее это некое духовное качество, подспудно хранящаяся память о том, каким является в мир — «взрослый» мир, неизбежный для него, как и для всех, мир Познания, движущийся, полный противоречий, притягивающий и отталкивающий мир, — каждый человек, каким он создан по законам веры и любви. И каким он должен и остаться, вобрав в себя многоликость, фрагментарность, контрастность действительной жизни и духовно претворив пронизывающую ее этику Своекорыстия в высокую свободу Воображения, ее жестокость — в мудрую доброту, ее аномалию — в завершенную гармонию, доступную ему до тех пор, пока свет его Неведения не погас и окружающая реальность не притупила в нем способности постигать диалектическую, неоднозначную природу вещей.

Путь через Познание должен вести к тому — да не покажется парадоксом — вес ведающему Неведению, которое для Блейка означало покоренную вершину, венец усилий в нескончаемой борьбе за целостность человеческого бытия, его свободу, его гуманность, его творческий дух.

Начиная с «Песен Неведения и Познания», все творчество Блейка — поиски надежных подступов к этой вершине, движение по этому тернистому пути, каждым новым своим поворотом заставляющему убедиться, что вершина недостижима. Гуманный идеал оказывался все больше не в ладу с прозаизмом своекорыстной действительности, и усилия Блейка преодолеть этот разрыв — его непоколебимая верность мечте об Иерусалиме, его патетические гимны бунтующему французскому Гению и сбросившей оковы американской Душе, его исканье подлинных рыцарей Воображения, пусть даже в эпохах неблизких, где были такие примеры, как Мильтон, Данте, Иов или блейковский еретический Христос «Вечносущего евангелия» (1810), — вся эта исступленная борьба с бездуховностью времени за истинно духовного человека в итоге завершилась поражением того, кто отважился ее завязать.

Верх брало время, и Блейк выпадал из него, даже посвященным в его искусство казался анахронизмом, да и был им, если под анахронизмом разуметь не отставание от своей эпохи, а ее опережение. В награвированной одновременно с «Песнями Неведения» (1789) «Книге Тэль», одной из самых светлых английских элегий, он уже осмыслил для себя то решение вечного эстетического конфликта художника с будничным миром, которое впоследствии избрали романтики, и отверг его обманчивую простоту. Тэль, нерожденная душа, символ абсолютного Неведения, вступает в действительный мир лишь для того, чтобы тотчас же бежать прочь из этой «немой страны скорбей и слез, где не блеснет улыбка». Первичное Неведение, осознанное незнание, полная свобода от убийственной повседневности, царство фантазии, вознесшейся высоко над землей, — не здесь ли была сфера настоящей Поэзии, незамутненной духовности?

Для Блейка это романтическое построение, им же предугаданное, осталось только великой иллюзией; в этом, быть может, и следует видеть первоисток неубывающей творческой значимости его искусства для новых и новых поэтических поколений. В «немой стране скорбей и слез» прошла вся его жизнь — не просто десятилетия существования на грани нищеты, не признанным, не услышанным, «безумным», но духовная жизнь поэта и художника, открывавшего эту страну для общественного сознания, которое лишь очень нескоро оказалось готовым постигнуть пафос блейковских исканий и смысл созданного им художественного языка. Жизнь, полная драматизма, но и великого напряжения творящего Разума, жизнь, ознаменованная никогда не прерывающейся борьбой со всеми догмами, порабощающими человеческий свободный Гений, и конечной неудачей в этой борьбе, но такой неудачей, без которой немыслимо представить трудно осуществленный в поэзии сдвиг от XVIII века к новой эпохе, ее коллизиям, психологическому содержанию и потребностям духа.

Настоящие комментарии опираются на следующие исследования:

Damon S. F. The Blake Dictionary: The Ideas and Symbols of William Blake,Providence, 1965;

Beer, John. Blake s Visionary Universe,Manchester, 1969;

Erdman D. V. Blake: Prophet Against Empire,N. Y., 1977.

Использованы также примечания А. Острайкер в издании в издании The Complete Poems of William Blake,Ed. by Alicia Ostriker, Penguin Books, 1977.

Первые посмертные издания Блейка относятся к середине XIX века. В основном, они были осуществлены участниками «Прерафаэлитского братства». Особенно велики заслуги братьев Россетти и Александра Гилкриста (см. послесловие, с. 535—536).

Научное издание Блейка было впервые подготовлено в 1925 г. сэром Дж. Кинсом, посвятившим изучению его творчества в целом около шестидесяти лет. Ученый осуществил и факсимильные перепечатки всех дошедших до нас награвированных самим Блейком произведений. Итогом работы Дж. Кинса над творчеством Блейка явились его издания 60-х годов: Geoffrey Keynes (Ed.). The Complete Writing of William Blake, Oxford, 1966; Geoffrey Keynes (Ed.). The Letters of William Blake, Hart-Davis, 1968.

Из других современных изданий укажем однотомники под редакцией У Б. Йетса (The Poems of William Blake, Ed. by W. B. Yeats, Lnd., 1905), А. Кейзина (The Portable Blake, Ed. by A. Kazin, N. Y., 1946) и новейшее издание А. Ост-райкер.

В России первое упоминание о Блейке появилось в 1834 г., когда в журнале «Телескоп» была перепечатана из какого-то английского журнала заметка, характеризовавшая поэта в духе тогдашних представлений как «безумца». Первые стихотворные переводы из Блейка были сделаны в 1900 г. К. Бальмонтом (вошли в его книгу «Из мировой поэзии», Берлин, 1921). С 10-х годов Блейка начал переводить С. Маршак, периодически возвращавшийся к нему на протяжении десятилетий и сделавший его творчество достоянием широкого круга русских читателей. В 1965 г. вышел его итоговый сборник «Вильям Блейк в переводах С. Маршака». Многие переводы С. Маршака без изменений перепечатыва-лись в последующих изданиях: «Поэзия английского романтизма» («Библиотека всемирной литературы», М., 1975) и однотомник, подготовленный к 150-летию со дня смерти Блейка (Вильям Блейк. Стихи, М., 1978). Эти два издания отразили и работу других поэтов-переводчиков, обратившихся к Блейку в последние годы (даты первых публикаций переводов нами в дальнейшем не отмечаются; специально отмечены только переводы, публикуемые в данном издании впервые).