ПЕСНЯ
Зацвела на воле
В поле бирюза.
Да не смотрят в душу
Милые глаза.
Помню, помню нежный,
Безмятежный лен.
Да далеко где-то
Зацветает он.
Помню, помню чистый
И лучистый взгляд.
Да поднять ресницы
Люди не велят.
МУЖИЧОК
Ельничком, березничком – где душа захочет —
В Киев пробирается божий мужичок.
Смотрит, нет ли ягодки? Горбится, бормочет,
Съест и ухмыляется: я, мол, дурачок.
«Али сладко, дедушка?» – «Грешен: сладко, внучек».
«Что ж, и на здоровье А куда идешь?»
«Я-то? А не ведаю. Вроде вольных тучек.
Со крестом да с верой всякий путь хорош».
Ягодка по ягодке – вот и слава Богу:
Сыты. А завидим белые холсты,
Подойдем с молитвою, глянем на дорогу,
Сдернем, сунем в сумочку – и опять в кусты.
БЕЗ ИМЕНИ
Курган разрыт. В тяжелом саркофаге
Он спит, как страж. Железный меч в руке.
Поют наф ним узорной вязью саги,
Беззвучные, на звучном языке.
Но лик скрыт опущено забрало.
Но плащ истлел на ржавленой броне.
Был воин, вождь. Но имя Смерть украла
И унеслась на черном скакуне.
Океан под ясною луной…
Океан под ясною луной,
Теплой и высокой, бледнолицей,
Льется гладкой, медленной волной,
Озаряясь жаркою зарницей.
Всходят горы облачных громад:
Гавриил, кадя небесным Силам,
В темном фимиаме царских врат
Блещет огнедышащим кадилом.
ПСКОВСКИЙ БОР
Вдали темно и чащи строги.
Под красной мачтой, под сосной
Стою и медлю – на пороге
В мир позабытый, но родной.
Достойны ль мы своих наследий?
Мне будет слишком жутко там,
Где тропы рысей и медведей
Уводят к сказочным тропам,
Где зернь краснеет на калине,
Где гниль покрыта ржавым мхом
И ягоды туманно-сини
На можжевельнике сухом.
ДВА ГОЛОСА
– Ночь, сынок, непроглядная,
А дорога глуха…
– Троеперого знахарю
Я отнес петуха.
– Лес, дремучий, разбойничий,
Темен с давних времен…
– Нож булатный за пазухой
Горячо наточен!
– Реки быстры и холодны,
Перевозчики спят…
– За рекой ветер высушит
Мой нехитрый наряд!
– А когда же мне, дитятко,
Ко двору тебя ждать?
– Уж давай мы как следует
Попрощаемся, мать!
ПРАЩУРЫ
Голоса с берега и с корабля
«Лицом к туманной зыби хороните
На берегу песчаном мертвецов…»
– Плывем в туман. Над мачтою, в зените —
Туманный лик… Чей это слабый зов?
«Мы дышим ночью, морем и туманом,
Нам хорошо в его сыром пару…»
– А! На холме, пустынном и песчаном,
Полночный вихрь проносится в бору!
«Мы ль не любили зыбь и наши юмы?
Мы ль не крепили в бурю паруса?»
– В туман холодный, медленный, угрюмый,
Скрывается песчаная коса.
Ночь зимняя мутна и холодна…
Ночь зимняя мутна и холодна,
Как мертвая, стоит в выси луна.
Из радужного бледного кольца
Глядит она на след мой у крыльца,
На тень мою, на молчаливый дом
И на кустарник в инее густом.
Еще блестит оконное стекло,
Но волчьей мглой поля заволокло,
На севере огни полночных звезд
Горят из мглы, как из пушистых гнезд.
Снег меж кустов, туманно-голубой,
Осыпан жесткой серою крупой.
Таинственным дыханием гоним,
Туман плывет, – и я мешаюсь с ним.
И меркнет тень, и двинулась луна,
В свой бледный свет, как в дым, погружена,
И кажется, вот-вот и я пойму
Незримое – идущее в дыму
От тех земель, от тех предвечных стран,
Где гробовой чернеет океан,
Где, наступив на ледяную Ось,
Превыше звезд восстал Великий Лось —
И отражают бледные снега
Стоцветные горящие рога.
НОЧНАЯ ЗМЕЯ
Глаза козюли, медленно ползущей
К своей норе вечною сонной пущей,
Горят, как угли. Сумрачная мгла
Стоит в кустах – и вот она зажгла
Два ночника, что зажигать дано ей
Лишь девять раз, и под колючей хвоей
Влачит свой жгут так тихо, что сова,
Плывя за ней, следит едва-едва
Шуршанье мхов. А ночь темна в июле,
А враг везде – и страшен он козюле
В ночном бору, где смолк обычный шум:
Она сосредоточила весь ум,
Всю силу зла в своем горящем взгляде,
И даже их, ежей, идущих сзади,
Пугает яд, когда она в пути
Помедлит, чтоб преграду обойти,
Головку приподымет, водит жалом
Над мухомором, сморщенным и алым,
Глядит на пни, торчащие из ям,
И светит полусонным муравьям.
