Красс улыбнулся, но радости не было в этой улыбке.

– Итак, – сказал он, – ты выполнил свою работу. Какой же дар ты желаешь получить от меня?

– Я, консул, ничего не желаю получить от тебя.

– Нет, желаешь! – воскликнул Красс. – Думаю, ты не столь уж богат, чтобы совсем не нуждаться в золоте. Подумай, какой это шанс для такого сироты, как ты, чье семейное достояние превратилось в золу!

Тут Марк Фурий воззрился на него с удивлением.

– Что ты желаешь этим сказать, консул? – поинтересовался он.

– Что ты – сирота, воспитанный бедными родственниками после трагической гибели обоих родителей во время пожара. Все их имущество, насколько я помню, сгорело вместе с ними.

Глядя на потерявшего от изумления дар речи механика с жалостью и отвращением, Красс продолжал:

– Неужто ты полагал, что я, раз услыхав твое имя, не вызнаю, кого беру на работу? Я превосходно веду свои книги, Марк Фурий Медуллин Махинатор, и, узнав, что твои родители погибли при пожаре, я произвел дальнейшие изыскания и выяснил, что я предлагал им помощь, но они по глупости от нее отказались.

– Вот уж не думал, что ты в курсе моего происхождения, – спокойно заметил изобретатель.

– Я не хотел, чтобы ты узнал, пока не закончишь машину.

– И что же теперь, когда я ее закончил?

– Думаю, ты постараешься так или иначе мне отомстить. Жду не дождусь узреть плоды твоего изощренного замысла.

Марк Фурий опустил глаза в тарелку.

– Ты ведь отравил ужин, так? – печально спросил он.

– С чего бы мне делать это, инженер?

– В кролике был яд.

Красс кивнул.

– Как я уже говорил, трагическая участь отца научила меня избавляться от врагов.

Он поманил к себе жаровню с кроликом, снял с треножника блюдо, понюхал и с улыбкою поставил обратно.

Марк Фурий выглядел ошеломленным и сообщил любезному хозяину, что покамест никаких эффектов не ощущает.

– Еще ощутишь, – заверил его Красс и милостиво даровал позволение встать, если ему надо.

Марк Фурий воспользовался возможностью и попробовал встать, но обнаружил, что его уже разбил паралич.

– Ты только не расстраивайся, – сказал ему Красс, – я бы все равно тебя убил, несмотря ни на какое происхождение. Просто чтобы машина со всеми чертежами осталась у меня.

Расчетливое самообладание, всегда столь характерное для Марка Фурия, на сей раз оставило его: инженер принялся осыпать Красса проклятиями и ругательствами, от которых только что шатер не трясся. Ликторы, впрочем, никаких попыток успокоить разбушевавшегося механика не предпринимали.

– Это, кстати, здорово, – сказал Красс, – что ты натренировал Минервиных девственников обращаться с машиной. Ты нам, получается, больше не нужен.

Марк Фурий прянул к столу – видимо, в надежде схватить нож. Ликторы предотвратили попытку и швырнули его на пол. Он попробовал по-пластунски подползти к Крассу, чтобы свершить над ним чисто человеческое насилие, но тело его уже сотрясали конвульсии, словно в него вселился злой дух. Красс же, сообщает история, просто встал и вышел из шатра.

Марк Фурий умер на земляном полу, окруженный ликторами, пальцем не шевельнувшими, чтобы ему помочь.

Таков был конец, внезапный и банальный, человека, знаменитого многочисленными мелкими открытиями и одним крупным, зато каким! – машиной, которая умела предсказывать будущее, но не предупредила создателя об его собственной участи. Некоторые, впрочем, утверждают, что Марку Фурию судьба его была известна и что он, устав от жизни, полностью ее принял и даже приветствовал. А иначе нам впору было бы задаться вопросом: откуда нам-то, несчастным, знать свой конец, будь он славен или бесславен, если человек столь выдающегося ума, знаток судеб, встретил гибель свою нежданно, от яда и предательства?

А Красс тем временем направился прямиком в мастерскую, где велел отрокам немедленно приступить к прорицанию.

Полчаса он описывал военное положение юнцу на другом конце бронзовой трубки: пустынный зной и отсутствие естественных особенностей ландшафта, которые можно было бы использовать в качестве укрытия; предполагаемую силу парфянских войск; примитивное, судя по всем разведданным, состояние их вооружений. Он рассказал, какие жертвы принес на алтарях Рима и какие может принести еще, на алтарях Зевгмы, римским богам или варварским, без разницы. И в заключение он вопросил: следует ли ему завтра же выступить на пустынную битву и если он выступит, будет ли благоприятен ее исход?

Девственный отрок повтыкал шпильки в табличку и встал, чтобы скормить данные машине, но в это мгновение Красс его остановил.

– Нет, – молвил консул. – Стой. Все вы, прекратите делать то, что делаете. Не сдавайте вопрос на обработку. Я вам не дурак! – Он даже руку внушительно воздел. – Марк Фурий наверняка испортил механизм. Уверен, что, дабы защитить себя, он внес ошибку в работу программы – какую-то хитроумную ловушку, чтобы если я вознамерюсь воспользоваться оракулом без него, тот выдал лживый ответ, который привел бы к моему поражению.

И он повелел отрокам проверить всю машину и дал им на то несколько часов, сказав, что потом вернется и что если у кого-то из них имеются сомнения в серьезности его намерений, то всем им следует знать, что Марк Фурий отсутствует на рабочем месте по одной простой причине: он лежит мертвый – если точнее, отравленный, дабы уста его в беспечности своей не выдали тайну оракула кому бы то ни было.

На этом он прервал свою речь и удалился.

Следующие четыре часа Красс кружил по лагерю, распространяя слух, что назавтра армия, возможно, выступит в пустыню и что всем надлежит, не теряя времени, готовиться к такому повороту событий.

Пока она общался с войсками, отроки в бронзовом чане в панике скакали туда и сюда, обыскивая механизм на предмет саботажа.

На исходе четвертого часа Красс возвратился в сопровождении ликторов и факелоносцев.

– Ну что, нашли что-нибудь? – спросил он у инженеров.

– Да, консул, – отвечал один из них.

– И что же?

– Саботаж, как ваша милость и предсказывали. Судя по всему, Марк Фурий специально засунул вот это в механизм, так что одна из шпилек не опускалась. Просто чудо, что мы ее нашли. Вычисленное пророчество оказалось бы ложным. Катастрофически ложным!

И отрок протянул ему какой-то маленький предмет, сверкнувший в свете факелов. Ничтожный пустяк, способный подорвать работу целой машины оказался серебряной монеткой в один денарий, истертой, словно после долгих лет хождения по рукам.

Как редко мы, касаясь предмета, можем помыслить, что он означал для других. Когда подарок годы и годы таскают с собой, то и дело теребя в руках, он покрывается патиной, которая менее внимательному глазу может показаться простым потускнением металла.

Красс внимательно осмотрел монету, даже не догадываясь, что ему уже доводилось держать ее в руках.

– Машина моя. Стало быть, и монета тоже моя, – сказал он, пожимая плечами, и опустил денарий к себе в кошель.

Теперь, когда препятствие устранено, можно наконец получить предсказание.

– Итак, вот вам мой вопрос: следует ли нам выступать в пустыню завтра? Каков будет исход столкновения с половиной парфянского войска?

Девственники покивали, дернули за свои веревки и попрыгали обратно в чан. Они нанесли вопрос на табличку, установили ее в направляющие и потянули за рычаг.

И снова великая машина занялась вычислениями, подбила статистику по страху, и славе, и природе человеческой, и шпильки упали, и штифты остановили их, и таблички скользнули в пазы, и металлические пальчики проследили линии механических декуманусов и кардо[34], и затрещали, пересыпаясь, бусины абака[35], и таблички одна за другой посыпались на поднос – и наконец стохастикон затих.

Какое-то время мальчик за бронзовым ликом тоже молчал, читая предсказание и переводя его на язык людей.