Дневник, я пишу тебя в гостиничном номере.

Я в Испании, в Барселоне.

Я в школьной поездке, и мне очень весело, даже когда училка, сухая и тупая, смотрит косо, если я говорю, что меня не интересуют музеи и что, по-моему, пойти в музей – это просто потеря времени. Я ненавижу ехать куда-то только для того, чтобы узнать историю этого места, ну да, о'кей, история – это тоже важно, ну а потом, что мне там делать?

Барселона – это такой живой веселый город, но за этим стоит меланхолия. Барселона напоминает красивую женщину, очаровательную, с глубокими грустными глазами, выражающими состояние души. Так мне кажется.

Мне хотелось бы бродить по ночным улицам, заполненным людьми, самыми разными, а меня заставляют проводить вечера в дискотеке, где, если мне повезет, я, может быть, познакомлюсь с кем-нибудь, кто еще не налакался алкоголя. Мне не нравится танцевать, меня это утомляет.

В моей комнате бардак: кто прыгает по постели, кто потягивает сангрию, кто-то блюет в унитаз… я сейчас ухожу, меня Джорджо тащит за руку…

Предпоследний день, я не хочу возвращаться домой.

Здесь мой дом, мне здесь хорошо, здесь я счастлива, мне спокойно, меня понимают здешние люди, даже если мы разговариваем на разных языках.

Как это приятно – не слышать, что звонит телефон и тебя вызывает Фабрицио или Роберто, а ты должна найти предлог, чтобы не приходить на встречу. Как приятно разговаривать допоздна с Джорджо, зная, что ты не обязана ложиться с ним в постель и отдавать свое тело.

Куда это ты подевалась, Нарцисска, которая так себя любила, так себе улыбалась, так хотела давать и столько же получать; куда ты подевалась со своими мечтами, надеждами, выходками, безумствами смертельными и безумствами жизнелюбивыми; куда ты подевался, образ, отраженный в зеркале, где я должна искать, чтобы найти и удержать тебя?

Сегодня у дверей школы стояла Летиция.

Она подошла ко мне, на ее круглом личике выделялись огромные солнцезащитные очки, весьма похожие на те, что на фотографиях моей матери семидесятых годов.

С ней были две девицы, ярко выраженные лесбиянки.

Одну зовут Вэнди, ей столько же лет, что и мне, но по выражению ее глаз она кажется намного старше. Вторую зовут Флориана, она немного младше Летиции.

– Мне хотелось тебя увидеть, – сказала Летиция, сверля меня взглядом.

– Ты правильно сделала, что пришла, мне тоже хотелось тебя увидеть, – ответила я.

В это время все выходили и усаживались на скамейках перед школой; любопытные мальчишки смотрели на нас, о чем-то судачили и пересмеивались, известные кумушки-сплетницы, едкие и хамоватые ханжи, тоже смотрели, сморщив свои носы и прищурив глазки. Мне казалось, я как будто слышу, что они говорят: «Ты видела, с кем она ходит? Я всегда говорила, что она какая-то ненормальная…» – и, возможно, одна из них при этом поправляет косичку, которую ее мамочка утром заплела ей перед школой.

Похоже, Летиция поняла мою неловкость и сказала:

– Мы собрались на обед в Ассоциацию, хочешь с нами?

– В какую Ассоциацию? – спросила я.

– Лесбо-гей. У меня ключи, мы будем одни.

Я приняла приглашение, включила свой мотороллер, Летиция села позади меня, прильнув своей грудью к моей спине, а своим дыханием – к моей шее. По дороге мы все время хохотали, у меня постоянно кренился мотороллер, потому что я не привыкла возить на нем кого-либо; она показывала язык всем старушкам и все сильнее обвивала руками мою талию.

Казалось, я попала в особый мир, как только Летиция открыла дверь. Это было не что иное, как квартира, которая принадлежала не кому-то в отдельности, а в целом общине геев. В этом доме было все, что нужно, и даже более того: на книжных полках, рядом с книгами, стояла большая коробка, полная презервативов; на столе – специальные журналы для геев и журналы мод, несколько специализированных журналов по моторам, остальные – по медицине. По комнатам бродил кот и терся о каждую ногу, я его погладила, как глажу своего Морино, моего любимого и прекрасного кота (который сейчас здесь, со мной, лежит, свернувшись калачиком, на моем письменном столе, и я слышу, как он посапывает).

Мы хотели есть, тогда Летиция и Флориана предложили сходить в гастроном и купить пиццу. Когда они выходили, Вэнди начала посматривать на меня весело с какими-то идиотскими улыбками и стала передвигаться прыжками, напоминая что-то вроде взбесившегося чертенка. Мне было страшновато оставаться с ней наедине, я громко позвала Летицию и предложила составить ей компанию под предолгом, что хочу на свежий воздух. Моя подруга интуитивно все поняла и, улыбаясь, попросила Флориану вернуться.

Пока мы ждали, чтобы нам приготовили пиццу, мы болтали о том о сем, а потом я сказала:

– Блядь, у меня закоченели пальцы!

Она посмотрела на меня иронично и ответила:

– М-м-м… прекрасная информация, я приму это к сведению!

На обратном пути мы встретили одного приятеля Летиции. Все в нем было нежным: лицо, кожа, голос. Эта бесконечная нежность отозвалась во мне чувством счастья. Он пошел с нами, и, пока девушки накрывали на стол, мы с ним сидели на диване и болтали. Он мне рассказал, что работает в банке и что его галстук-бабочка слишком легкомысленный в сравнении с официозом банковского мира. Его голос был немного печальным, но мне казалось слишком бестактным спросить, отчего это. Мне передалось его настроение.

Потом Джанфранко ушел, мы остались вчетвером за столом, болтали и смеялись. Или, вернее, болтала только я, без остановки, а Летиция внимательно на меня посматривала, иногда растерянно – это когда я рассказывала о каком-нибудь парне, с которым спала.

Потом я поднялась из-за стола и пошла в сад, довольно чистый, но не очень ухоженный; там росли высокие пальмы и странные деревья: их стволы были в колючках, а на верхушках – огромные розовые цветы. Летиция тоже спустилась в сад, обняла меня сзади и кончиками губ поцеловала в шею.

Я невольно повернулась и встретилась с ее губами: жаркими, мягкими, необыкновенно нежными. Сейчас я понимаю, почему мужчинам так нравится целовать женщин: губы женщины потрясающе невинны и чисты. А вот мужчины, которых я знала, всегда оставляли на мне мокрый след слюны и заполняли мой рот своим языком. Поцелуй Летиции был совершенно иным: нежным, свежим и сильным одновременно.

– Ты самая красивая женщина, которая у меня когда-либо была, – сказала она, удерживая руками мое лицо…

– И ты тоже, – ответила я.

Не знаю, почему я это сказала, ведь это было глупо, потому что на самом деле она была моей единственной женщиной.

Летиция заняла мое место, и теперь именно я должна была вести игру, касаясь своим телом ее тела. Я крепко ее обняла, вдыхая запах ее духов. Потом она повела меня в другую комнату, сняла с меня брюки и окончила ту сладкую пытку, которую начала несколько недель назад.

Ее язык меня расслаблял, но при мысли, что я должна испытать оргазм во рту у женщины, меня пробирала дрожь. Пока ее язык меня лизал, пока она была на коленях передо мною, отдаваясь моему удовольствию ради того, чтобы я кончила, я прикрыла глаза руками, словно лапками испуганного кролика, и мне вспомнилось, как в детстве в своих фантазиях я вызывала невидимого человека, который занимался со мной любовью. Невидимый человек не имел ни лица, ни запаха, он весь был – половой орган и язык, я использовала его для получения своего сладкого удовольствия. Именно в момент воспоминаний ко мне пришел сильный оргазм, доводящий до затрудненного дыхания, рот Летиции заполнился моей жидкостью… открыв глаза, я увидела ее, и самое поразительное было то, что она, держа свои руки под трусиками, корчилась от оргазма, который тоже к ней пришел, возможно, более определенный и откровенный, чем мой.